— Ну что, можно мне уже домой? — капризно спросила она.
Мы с Домовушкой переглянулись.
— Вначале, я думаю, тебе умыться надобно, — засуетился Домовушка, ставя на огонь чайник, — а после кофейку испить. Песик, проводи девицу в мыльную камору.
Пес послушно пошел впереди Лёни в ванную. Он, как видно, тоже сообразил, что наша гостья может нам пригодиться.
— Коток, надобно ее упросить. Она нам и купит все, ежели наши денежки пригодные в Нынче. Да и разузнает все получше, чем ты, — ты уж не серчай, что я так, я не то что веры тебе не имею, а и ты не расспросишь прохожего, не разузнаешь истинно, только догадками да подсмотрами…
— Да понимаю я! — с досадой оборвал я Домовушку. Хоть и неприятно мне было признать это, но Домовушка был прав. Я не мог подойти к человеку на улице и спросить его: «Скажите, пожалуйста, какое сегодня число, какого месяца, какого года?»
А Лёня могла.
Пусть даже бы на нее потом посмотрели, как на сумасшедшую.
Со мной бы он просто не стал разговаривать. Решив, что тронулся умом (не я, а он сам).
Домовушка вытащил из загашника деньги. Загашник его находился в глубине ларя с мукой, в вышитом бисером ридикюле, с какими ходили дамы в начале века в театр или на балы. Деньги в этом ридикюле были разные: начиная от царских двадцатипятирублевок, смятых керенок и простыней первых советских денег до денег военных, послевоенных и прочих — все виды валюты, имевшей хождение в нашей стране в последнее столетие. Даже и золотые червонцы, царские и советские, были там.
А вот иностранной валюты не было.
В ней не случалось нужды.
Я задумался над тем, почему Бабушка, имея неограниченные возможности в смысле обеспечения себя необходимыми документами, а также хорошим к себе отношением со стороны властей предержащих, не эмигрировала в свое время от греха подальше куда-нибудь в спокойную Европу или в еще более спокойную тогда Америку. Хотя — все в мире относительно, в том числе и спокойствие. А дома (или почти дома, потому как наше Здесь не являлось для нее родиной в полном смысле слова, но все же было ближе к Там, чем, скажем, Франция или Бразилия), дома и стены помогают.
Но я отвлекся.
Домовушка, слюнявя пальчики синим от химического карандаша языком, отсчитал некоторое количество карбованцев.
— А где доллары, что Лада принесла? — вспомнил я о причине давешнего переполоха.
Домовушка, испуганно округлив глазки, посмотрел на меня и шикнул:
— Да чтой это ты, Кот! Да как можно! В шкапчик я запрятал, подалее!
— Вот и вынь их из этого «подалее».
Потому что, я думаю, даже если карбованцы наши не имеют уже хождения, доллары остаются долларами, и их можно обменять на нынешние деньги.
— Да что это у тебя за недоверие к отечественной валюте? — вдруг встрял в разговор излишне взволновавшийся, по моему мнению, Рыб. — Не слушай его, Домовушка.
— Ты не жил при инфляции, а я жил, — огрызнулся я.
— Пожалуй, Кот прав, как это ни прискорбно признать, — вступил в разговор Ворон. — Тенденции к обесцениванию карбованца, наблюдавшиеся в наше время, могли привести к финансовому краху и к гиперинфляции карбованца. В таком случае — опять же повторюсь, как это ни прискорбно, — мы должны быть готовы к обмену валюты на имеющие теперь хождение деньги, будь то карбованцы или что другое. Потому что наших тысяч может не хватить на обеспечение даже и насущных нужд.
— Нет! — заявил вконец расстроенный Домовушка. — Не позволю законы порушать!
— А мы дохни с голоду, да? — спросил нахальный Жаб. Он, кажется, оправился уже окончательно и вполне владел всеми четырьмя лапами, когда спрыгнул с подоконника и запрыгнул на лавку. — Он тут будет лелеять свою чистую незапятнанную совесть, а мы будем подыхать с голоду. Хорошенькое дело!
— Интересно, — глядя в потолок и не обращаясь ни к кому конкретно, заметил Рыб, — откуда только это земноводное такое слово узнало! «Лелеять»!
— А ты, рыбное, думаешь, ты один книжки читал? — рассвирепел Жаб. — Я, может, тоже читал! Целых три прочитал! И нечего меня земноводным обзывать!
— Я тебя не обзывал, и к кому же ты относишься, к земноводным! — не сдавался Рыб. — А «целых три книжки», которые ты прочел, я могу себе представить! Про майора Пронина небось!
— И ни про какого майора, — миролюбиво сказал внезапно успокоившийся Жаб. — А вовсе про собаку одну, она ночью по болоту шастала, людей пугала, а потом обнаружилось, что ее фосфором мазали. И еще про Спартака. Во был мужик!
— А третью? — ехидно спросил Рыб.
— А третья была про любовь. Это моя бывшая заставила. Она эту книжку по ночам читала и ревела над ней, как корова. В голос. Только я не дочитал, больно толстая была.
— Кто, твоя бывшая? — елейным тоном осведомился Рыб.
— Нет, книжка! — взорвался Жаб. — Моя бывшая была стройная баба, и очень даже! Слишком даже, потому как плоская, точно доска-сороковка!.. А жрать нам дадут или нет?
— Ой! — вскрикнул Домовушка, отшвырнув и список, и карандаш в сторону. — Сей момент!
Чайник уже кипел. Домовушка насыпал в кофейник кофе, залил кипятком, остаток кипятка перелил из чайника в кастрюльку, поставил кастрюльку на огонь и всыпал туда гречку.
— Ни молочка, ни маслица кашку сдобрить… Что она там прохолаживается, заснувши, что ль?