— Нет! — заорал я. — Я начинающий!.. Я, может, и слабенький, но я могу не соразмерить свои силы!..
— Я согласен с Котом, — тихо сказал Паук. — Тонкая работа требует мастерства и опыта. А начинающий — маг он или плотник, это не имеет значения — наломает дров.
— Ну я о том же и говорю! — каркнул Ворон хрипло и раздраженно. — Если у него не будет практики, он никогда и ничему не научится! А практики у него не может быть до тех пор, пока не появится подходящий объект приложения сил! А сейчас у нас на редкость удачное стечение обстоятельств…
— Неудачное! — крикнул я. — Мы же о нем ничего не знаем! А может, у него были веские причины, чтобы бросить Ладу! Может, у него ребенок от другой женщины родился, и ему теперь жениться надо, если он честный человек! Или, может, он нехорошей болезнью заразился! Или его в командировку посылают сроком на пять лет! Или он шпионом работает, и его на родину отзывают!
— Нечего всяким шпионам к нашей Ладе лезть! — крикнул кто-то, я даже не разобрал кто.
Я завелся. Иногда это со мной бывает.
— А что, если шпион, так и не человек? Шпион тоже влюбиться может! Не предавать же ему родину из-за какой-то там любви!
Пес даже взвыл от негодования:
— Из-за какой-то — нет, а из-за Лады не только родину предать, кого угодно предать можно!..
Я внезапно успокоился. Ночь прошла без сна, близилось утро, и, наверное, поэтому мне в голову пришла такая чушь — насчет шпионов, и эту чушь я развил в сюжет небольшого шпионского романа, знаете, в бумажном переплете, а на обложке — голая баба или труп с ножом в груди. Но чушь эта, подхваченная Псом и услышанная со стороны, отрезвила меня — я всегда отличался способностью к здравому мышлению даже в момент большого эмоционального напряжения.
Но чушь эта, подхваченная Псом и услышанная со стороны, отрезвила меня — я всегда отличался способностью к здравому мышлению даже в момент большого эмоционального напряжения. И тут я весьма кстати вспомнил свой собственный опыт удачной мести.
— И вообще, — сказал я спокойно и с достоинством, — я отказываюсь от задуманного по моральным соображениям. Месть — дело плохое, к тому же обоюдоострое оружие. Месть сладка, пока она еще в замыслах и мечтах, осуществленная, она становится противной и горькой, и после нее бывает нравственное несварение… Свет не мил.
— Это если ты отомстил недостаточно серьезно, — каркнул Ворон, и его круглый глаз, обращенный в мою сторону, сверкнул кровожадным желтым огнем. — А если твоя месть, обдуманная и выношенная со всем тщанием, на которое ты способен, осуществлена в полном объеме и привела к желаемому результату, то…
Он не договорил, потому что дверь кабинета медленно открылась, и мы увидели Ладу в ночной рубашке, протиравшую заспанные глаза.
— В кои-то веки удалось заснуть, — сказала она ворчливо, но совсем прежним своим, доновогодним, голосом. — И разбудили. Что вы тут растарахтелись, как зеваки на пожаре?
Мы повесили носы и клювы. Посвящать Ладу в суть дела нам ну совсем не хотелось. Но Лада, когда ей было нужно, всегда могла заставить нас разговориться. И теперь она обвела нас взглядом и сказала:
— Ну что замолчали? Я слышала достаточно, чтобы понять: вы собираетесь совершить какое-то преступление…
Мы, конечно, стали ей объяснять, что никто никакого преступления совершать не собирался, что спор вышел у нас чисто теоретический. Лада нам, конечно, не поверила — и правильно сделала, потому что только дурак может поверить, что чисто теоретический спор может вызвать такое бурное оживление в пять часов утра. Мало-помалу она вытянула из нас все подробности нашей ночной беседы, и даже Ворон с его премудрейшей головой не смог увильнуть от ответа. Он как раз договаривал последние свои слова: «А Кот отказывается по этическим соображениям, потому что, видите ли, он считает…» — как прокукарекал свою утреннюю мелодию Петух. Лада потускнела, будто внутри нее кто-то повернул выключатель и лампочка, придававшая блеск ее голубым глазам, потухла.
— Значит, Кот умнее вас, — тихо и безучастно произнесла она. — Спасибо тебе, Кот. А вам всем я категорически запрещаю предпринимать что-либо в этом направлении. Считайте, что этого человека нет на земле. И никогда не было. И если я узнаю… Если хоть один волос… Если… — Она судорожно вздохнула, но не заплакала, развернулась и пошла прочь — к своему ложу, ставшему свидетелем ее частых ночных слез.
Чуть позже я зашел к ней напомнить, что пора завтракать — и на работу. Лада сидела на постели, подобрав под себя ноги и укутав плечи в одеяло. Глаза ее были сухи.
— Ты знаешь, Кот, — сказала она задумчиво и словно обращаясь не ко мне, а к какому-то другому коту, находившемуся за тридевять земель от нее, — знаешь, вначале мне было так плохо, так ужасно, так больно… Я думала, что умру. А сейчас мне не больно и не плохо. Мне — никак. И это гораздо хуже…
Вылечится, подумал я с уверенностью. Кто-кто, а уж я в таких делах разбираюсь — недаром я вырос в семье с тремя незамужними женщинами трех поколений. (И скажу вам по секрету, в этих самых сердечных делах их поведение не различалось ни на йоту. И от возраста это не зависело, так же как и от жизненного опыта.) Вылечится, и скоро, нужен только толчок.
И от возраста это не зависело, так же как и от жизненного опыта.) Вылечится, и скоро, нужен только толчок.
Толчок она получила, но, к сожалению — моему и не только моему, — толчок этот был не в том направлении.