— Будет время, узнаешь, — проворчала ворона.
Я закончил трапезу, вежливо поблагодарил и встал из-за стола. К сожалению, в этот момент я поднял глаза — и чуть не извергнул только что съеденное мною прямо на стол.
Дело в том, что я ужасно брезглив. Я не выношу грязи ни в каком виде. А паче всего я не терплю насекомых и прочих ползающих, летающих и так далее.
А тут в углу, между потолком и дверной притолокой, висела густая паутина, в середине которой угадывались очертания чего-то темного, волосатого, омерзительного… Короче говоря, в паутине сидел огромный паук. Но мало того — рядом с паутиной, возле низочки с сушеными грибами, примостился большущий черный таракан, наверное, с мой палец длиной. Таракан — настоящий тараканище! — чувствовал себя превосходно. Он пошевеливал своими длинными усами и, кажется, не испытывал желания бежать.
Преодолев приступ тошноты, я закричал:
— Боже мой, какая гадость! Убейте, убейте его немедленно!
— Какая кровожадность! — с негодованием воскликнула птица. — Как не стыдно! Спать!
И тут все вокруг меня будто сорвалось с места, завертелось и закружилось. Я пулей промчался по коридору, влетел в комнату, бухнулся на кровать и, не успев даже укрыться, провалился в сон.
И снова это был полусон-полуявь.
И в этом сне они опять собрались вокруг моего ложа: Лада в белом одеянии, черная птица, белый пес, некто, покрытый шерстью.
И этот некто, покрытый шерстью, теребил край своей душегрейки и тревожился:
— Ой ли, Ладушка, справишься ли?
А белая собака порыкивала, волнуясь, и ее мягкие губы подрагивали, обнажая острые клыки.
А черная птица вновь нацепила на нос пенсне и каркала под руку Ладе:
— Не торопись, еще раз посмотри внимательно: то читаешь, ты не перепутала?
Лада, стоя на коленях у моего изголовья, листала засаленную тетрадку, морщила лобик, как старательная школьница, и шевелила губами, будто повторяя про себя какое-то правило из грамматики.
И пахло фиалками.
Я подумал: какой длинный, интересный, связный сон. Будет жалко, если я сейчас проснусь.
Я не проснулся.
Лада захлопнула тетрадку.
— Вы бы вышли… — попросила она жалобно.
— Это ж так интересно! — воскликнул некто лохматый, — это ж интереснее, чем кино!
— Ладно, оставайтесь, — нехотя сказала Лада, — только тихо.
Они все (весь этот зверинец) затаили дыхание. Я тоже на всякий случай приготовился наблюдать некое действо, которое обещало быть интереснее, чем кино.
Но наблюдать мне не пришлось, потому что я оказался главным действующим лицом драмы.
Лада сунула мне под нос маленькое зеркальце и, глядя в это зеркальце таким образом, чтобы поймать мой взгляд, начала декламировать нараспев:
— Кто ты, юноша? Не Светлый ли ты витязь, явившийся с благой целью избавить из плена томящуюся деву? Или, может быть, ты — Черный рыцарь, посланный врагом рода человеческого мне на погибель? Не таись, дай заглянуть в твою душу, яви свою внутреннюю сущность, открой, кто ты…
Скоро я перестал различать слова, я слышал только дивную мелодию серебряных колокольчиков, аромат фиалок кружил мне голову, и странное желание распирало мою грудь: мне хотелось не то чтобы запеть, но закричать, возопить во всю силу моих легких, так, чтобы стекла задрожали.
Я не видел ничего, кроме ее огромных — во все зеркальце — синих глаз и даже уже не слышал ее голоса, лишь где-то далеко позвякивали колокольцы и будто ветерок зашелестел в ветвях дерева. Я больше не мог сдерживаться и заорал…
Она сказала будничным и немножко усталым голосом:
— Ну вот и все.
И зевнула, потягиваясь.
Мне показалось, что она выросла за эти несколько минут и из миниатюрной девчушки превратилась в великаншу.
Я спросил:
— Что — все?
Точнее, хртел спросить. Потому что вместо слов моя глотка издала странный утробный звук.
А некто лохматый-волосатый, тоже непомерно увеличившийся в размерах, разочарованно протянул:
— Ко-от… На что нам кот? У нас и мышей-то нет…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
которая является продолжением предыдущей
Может быть, на свете есть место лучше этого, но если вы пойдете его искать, вы можете его не найти.
Дж. Патрик. Странная миссис Сэвидж
Они заговорили, загомонили все сразу, как это бывает после сеанса в кинотеатре, когда можно уже не хранить вынужденное молчание. На меня при этом они не обращали внимания. Я все силился что-то сказать — увы, безуспешно. Мои голосовые связки отказывались мне служить.
Ладу поздравляли. Она принимала поздравления, улыбаясь устало и благодарно, как примадонна после премьеры.
Ладой восхищались. Она скромно отвергала восхищения: «Что вы, что вы!..» — и говорила, что ничего особенного в совершенном ею нет, обычная работа. И что бабушка справилась бы с этим гораздо лучше.
На что кто-то — кажется, это был пес — заметил, что бабушки нет и надо обходиться своими силами, для первого же раза у Лады получилось все по высшему разряду…
Наивный! Я все еще ничего не понимал!..
Лада встала.
— Пора спать, — сказала она. — Устала я очень. Пес, наш новенький поступает под твою опеку. А то Домовушке он что-то не нравится…
— А чего, я ничего, — забормотал лохматый, — оно, это вот котейко, для уюта гоже… Мурлыкать опять же будет, дрему-сон навевать… Косточки старые мне греть…