Мы собрались вокруг нее. Настроение у нас было плохое. Прямо скажу, препоганое у нас было настроение. Я попытался приласкаться к ней — как это делают коты мурлыча и мягко касаясь лобиком теплого бока. Она спихнула меня с кровати, не оторвав даже головы от подушки.
Домовушка забормотал что-то утешающее, стал уговаривать ее покушать — у Домовушки, как у любой старой хозяйки, еда была главным средством избавления от всех напастей.
Лада прорыдала:
— Не хочу, оставьте меня!
Домовушка отстал и сам сжевал предложенный пирожок.
Ворон с умным видом попытался подвести теоретическую базу под случившееся, но Лада, вскочив с постели, закричала:
— Вон! — И замахнулась на нас подушкой.
Лицо ее распухло от слез, носик покраснел, веки набрякли, а глаза стали такими узкими, что я сомневаюсь, видела ли она что-нибудь сквозь эти щелочки. На всякий случай мы тактично удалились.
На всякий случай мы тактично удалились.
Но не успели мы еще притворить за собой дверь, как услышали знакомый мальчишеский голос:
— А где здесь сортир?
Мы осторожно заглянули в комнату.
Петух сидел на спинке кресла и внимательно смотрел на Ладу, склонив набок голову. А Лада, в свою очередь вытаращив свои зареванные глазки, уставилась на него.
— Ну? — переспросил Петух с нетерпением. — Сортир где? Надо!
— Там, — указала Лада дрожащей ручкой на дверь.
Петух плавно спланировал в коридор и приземлился прямо мне на голову.
— Но-но! — крикнул я. — Поосторожнее! И нечего притворяться неразумным! Слышали, как ты разговариваешь!
— Сортир! — заорал Петух. — Надо! — И наделал кучу в коридоре. Видно, ему действительно было очень надо.
Домовушка схватился за голову и кинулся за тряпкой. Мы с Псом поворотили носы, а Ворон, наоборот, приблизился к Петуху и внимательно посмотрел на него. Петух как ни в чем не бывало захлопал крыльями, охорашиваясь.
— Плохо! — убежденно сказал Ворон. — Сортир не здесь. Очень плохо. Стыдно!
Петух прислушался. Его лишенный всякого выражения круглый глаз глядел исключительно на Ворона.
— Куча здесь — плохо! — Ворон, как видно для пущей убедительности, громко орал. — Грязно! Убрать! Сортир — там! — И махал крылом, указывая то на кучу петушиного дерьма посреди коридора, то на дверь в туалет. Петух вертел головой, пытаясь сообразить, чего от него хотят, и наконец догадался.
— Там? — переспросил он дрогнувшим голосом. И покраснел — то есть его бледно-розовый гребешок стал пунцовым, как будто его вымазали яркой губной помадой. — Не здесь?
— Там, там, — подтвердил Ворон, кивая. — Не смей! — заорал он на Домовушку, прибежавшего с совком и тряпкой и натягивавшего на ходу огромные резиновые перчатки на свои худые лапки. — Сам он, сам уберет. Слышишь, убрать! Убери здесь!
Петух закивал с несчастным видом и взялся за тряпку кончиком крыла. Крыло у него еще не приобрело такую гибкость и уверенность, как у Ворона, который мог удержать в гибких кончиках крыльев ручку, и ножницы, и Даже вилку с ножом.
— Да я приберу, чего уж там, — сказал Домовушка жалостливо, глядя на неуклюжие попытки Петуха сгрести кучу дерьма на совок. — Он же не сможет, замарается только…
— Ничего, — сурово отозвался Ворон, — впредь ему будет наука. Сам нагадил — сам пусть и уберет. Выпачкается — помоется. А ты после дочиста пол подотрешь.
Я ожидал, что после такого афронта Петух долгое время не сможет прийти в себя от стыда. Ничуть не бывало. Не прошло и часа, как он гордо расхаживал по кухне, с победным видом склевывал то тут, то там крошки, никому, кроме него, не видимые, и гордо квохтал.
— Куриные мозги, — пояснил Ворон с пониманием дела. — Видишь ли, хоть он и Петух, мозгов у него, как у любой курицы. Одна извилина.
— И та прямая! — радостно квакнул Жаб.
Ворон бросил в сторону окна убийственный взгляд и продолжал:
— Поэтому с ним нужно разговаривать короткими емкими фразами. Никакого многословия.
Никакого многословия. Никаких сложносочиненных или сложноподчиненных предложений, никаких периодов — тогда он, может быть, что-нибудь поймет.
— Или не поймет! — так же радостно добавил Жаб. Его, видимо, забавляла эта ситуация. На этот раз в качестве исключения Ворон согласился:
— Или не поймет. Тогда эксперимент придется повторить и попытаться выразить свою мысль еще короче… Э, да что ты делаешь, э, Петух!..
Ворон сорвался со своей жердочки, подлетел к Петуху и больно клюнул его в темя.
— Еда! — удивленно воскликнул Петух, указывая клювом на угол под потолком. Там в новой ажурной паутине устроился Паук, Петух же пытался взлететь и достать его клювом. Пока что, к счастью, ему удалось только оторвать краешек паутины, и Паук проявил некоторое беспокойство.
— Не еда, нет! — закричал Ворон в ужасе. — Друг! Друг, слышишь, ты? Друг!
— Друг? — Петух с сомнением склонил голову набок, посмотрел на паутину, потом на Ворона, потом опять на паутину. — Не друг, еда! — решительно сказал он и снова попытался вспорхнуть, за что получил еще один клевок в темя. Я по себе знал, как болезненны клевки Ворона, и испугался, что преминистр проломит Петуху череп. Но то ли череп у того был крепче, чем казалось, то ли Ворон соизмерял силу клевка, но череп остался цел, а Петух, распушив перья и надувшись, как индюк — гребешок его при этом побагровел и встал дыбом, — начал наскакивать на Ворона и ковырять лапой паркет.