Как раз в этот период мирного соглашения Домовушка и обратил внимание Лады на мое плачевное состояние. Конечно, будь Лада повнимательнее, она и сама заметила бы мою худобу и вылезшую шерсть. Однако, как я уже указывал, с Ладой творилось нечто странное. Она разговаривала и ходила как бы во сне, иногда замирала, не договорив фразу и даже слово, и смотрела куда-то мимо нас — и не в стенку, а сквозь нее — и видела неизвестно что, но находилось это неизвестно что, судя по ее прищуру, очень далеко, где-то в Африке. Разве тут разглядишь несчастного отощавшего кота у себя на коленях!..
Итак, Домовушка указал Ладе на мой ужасный вид. Лада встревожилась:
— Да, Кот, правда? Что это с тобой? С чего бы это?
— Вот ежели на дворе был бы март, — глубокомысленно заметил Домовушка, берясь за спицы, — или когда бы наш котейко шлялся по крышам дни и ночи напролет, тогда бы оно ясно было бы — от такого вот дела завсегда тощими становятся, что коты, что кобеля, что — прости уж — мужики… Наш, однако, дома сидит, учится. И потому все это — от учения, поскольку, пока он в лапы к Ворону не попал, был гладкий да ладный, как то коту приличному и полагается… У, птица жестокая!.. — Домовушка погрозил в сторону кабинета, в котором сейчас дремал Ворон, спицей. — Нет в ней ни к кому ни жалости, ни сострадания!
— Я вообще-то Ворону намекала… — задумчиво произнесла Лада. — Только он говорит, что иначе учить не умеет…
— Дак на что его и вовсе учить-то? — вскричал Домовушка. — На что? Что, волхва из него готовить будем али чародея брадатого? Кот — он котом и должен быть, и никем иным. Я так разумею: ежели ему на роду написано ведуном стать, так он им и станет, не перенапрягаясь. А ежели не написано, то он лапы протянет от эдакой науки. Всему меру знать надобно, я тебе скажу. Делу, как говорится, время, а потехе — час, но этот час всенепременно нужон. А котейко-то наш не то что тешиться — и поесть толком не успевает, не дает ему эта птица прежесточайшая…
— Так я и знал! — каркнул Ворон из-за двери. — Стоит мне на минуту — да где там на минуту! — на секунду отвлечься, как этот неуч начинает уже свои гнусные инсинуации!
— Во! — ткнул спицей в сторону двери Домовушка. — Слышь? Об сером речь, и серый навстречь. Со всеми своими непотребствами словесными.
Лада махнула белой ручкой, прерывая Домовушку.
Она задумалась — едва заметная морщинка прорезала ее хорошенький лобик. Ворон с треском распахнул дверь, влетел и уселся на кресле, нахохлившись. Но и его, как только он раскрыл клюв, чтобы разразиться гневной тирадой, прервала Лада.
— Режим! — изрекла она наконец. — Ворон, я прошу тебя: составь расписание занятий, обязательно с учетом замечаний Домовушки и, конечно, пожеланий самого Кота. Ему нужен режим, иначе он действительно скоро протянет лапы.
Ворон возмущался, Ворон доказывал, что без труда не вытянешь рыбку из пруда, и что терпенье и труд все перетрут, и что ученье — свет, а неученье, как вы сами знаете, тьма. И так далее.
Лада была непреклонна. Она не спорила, и не убеждала, и не уговаривала. Она сказала:
— И необходима какая-то учебная программа. Нужна система, научный подход. Ворон, ты ж у нас наимудрейший, неужели ты не понимаешь необходимости научного подхода в педагогике?
И все. Ворон заткнулся, хрипло каркнув нечто неразборчивое. Он погрустнел, и, когда чуть попозже я зашел в кабинет подготовиться к очередному уроку, Ворон изгнал меня и велел вплоть до его позволения в кабинет не входить.
— А что ж ты думал, — сказал мне Домовушка в ответ на мое недоумение по поводу странного поведения Ворона. — Ему таковой упрек, что он не по науке что-то делает, — нож острый. Боюсь, как бы у него снова дырпрессия не случилась… Оченно он мученически таковые упреки переносит.
Депрессия у Ворона не началась, но наутро он объявил мне, что до тех пор, пока он, Ворон, не составит требуемую Ладой учебную программу, я могу почитать себя свободным не только от занятий, но и от работы по изучению фантастики. Так сказать, в отпуске. Или, точнее, на каникулах — тем более что приближался Новый год, а там Рождество и Святки, так что каникулы у меня вполне законные. «Обусловленные», по выражению Ворона.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой превалируют эмоции
…Посчитай до двадцати пяти, Тэттикорэм, посчитай до двадцати пяти!..
Мистер Миглз
Как полагается всякому примерному ученику, уставшему от непомерной нагрузки, первые три дня своих неожиданных каникул я спал. Время от времени Домовушка будил меня, чтобы накормить чем-нибудь вкусненьким — точь-в-точь моя заботливейшая бабушка! — но даже и ел я, почти не просыпаясь. Сны мне снились вначале мерзопакостнейшие. В этих снах озверевшие дикие магионы гонялись за мной по всей квартире и за ее пределами, на службе у них состояла целая свора свирепых полицейских псов, целью жизни которых было выдрать у бедного кота клок шерсти, и, когда им это удавалась, блохастая бродячая кошка хихикала злорадно и обзывала меня нехорошими словами. Я просыпался в холодном поту, обнаруживал, что еще один клок шерсти у меня вылез и что покрывало подо мной сбилось в твердый и неудобный комок. Расправив покрывало, я засыпал опять, и погоня за мной начиналась снова. Теперь я отбивался от своих врагов заклинаниями, но дикие магионы не хотели становиться ручными, а полицейские псы (кажется, это были доберман-пинчеры) в результате заклинаний становились полицейскими — людьми — и хищно скалили зубы, запирая меня в тесную неудобную клетку, что очень нравилось моей давней врагине, бродячей кошке…