— Командовать парадом буду я, — сообщила стальным в сегодняшнее утро голосом Лада, появляясь в кухне. Она опять взлетела сантиметров на пять — как я думаю, теперь уже не от счастья, а от нетерпения. — Солнце встанет, и выходим.
— Лада, но я не могу так, на пустой желудок! — запротестовал взъерошенный Ворон. — Мне, в конце концов, не семнадцать лет! Так же и язву нажить недолго!
— Злее будешь, — усмехнулась Лада. Ничего хорошего ее улыбка не предвещала.
Петух прокукарекал положенное число раз и явился в кухню за завтраком. А мы, присев перед дорогой, отправились в путь.
В троллейбусе, несмотря на ранний час набитом битком, мы молчали — и не только из соображений конспирации. В целях сохранения тайны Лада упрятала Ворона в хозяйственную сумку и застегнула молнию, а меня крепко прижала к груди. Я поглядывал на ее лицо. Лада улыбалась зловеще и многообещающе. Так, наверное, улыбались гневные эринии перед началом операции возмездия. Мне стало даже и жаль того, на кого нам предстояло охотиться.
— Значит, так, — сказала Лада, когда мы наконец вылезли из автобуса, изрядно помятые и еще больше разозленные — особенно Ворон, которого в давке чуть не задушили.
— Мы сейчас находимся в десяти метрах от подъезда, из которого через несколько минут должен выйти интересующий нас субъект. Вы сможете узнать его по кожаной куртке. Шапки он не носит, волосы у него светлые. Сегодняшняя ваша цель — проследить, каким маршрутом он добирается на работу. Если появится такая возможность, найти его рабочее место. Дождаться конца рабочего дня и проводить его домой. Если вечером он куда-то пойдет, проследить куда. А если он еще и с кем-то встретится… — Теперь в ее голосе уже не сталь чувствовалась, а свинец. Да что там свинец — уран! Плутоний! Все радиоактивные элементы таблицы Менделеева!
Ворон, выбитый из колеи ранним подъемом и отсутствием привычного горячего завтрака, ничего этого не услышал, потому что он разочарованно заявил:
— Ни за какие блага мира я не могу согласиться на почти суточное дежурство без трехразового питания. Я есть хочу, я умру с голода, мои умственные способности ослабеют, и я перестану соображать. Даже ради целого королевства ты не должна губить своего преминистра, Лада!.. Ну и фамулуса тоже.
Лада была непреклонна.
— Потерпишь, — прошипела она.
Я наконец набрался смелости, чтобы — нет, не вступить с Ладой в спор, но несколько освежить в ее памяти недавно произнесенные ею слова.
— Ладушка, — мурлыкнул я как мог нежно и умильно, — а ты уверена… ты уверена, что мне так уж нужна производственная практика применительно к ЭТОМУ субъекту? Вспомни, не далее как вчера утром…
— Разговорчики! — рявкнула Лада. — Твое дело — выполнять мои распоряжения. Свои сомнения оставь при себе. Действуйте!
С этими словами она почти что швырнула меня на землю — хорошо, что я умею приземляться на все четыре лапы, как любой порядочный кот, — и зашагала прочь широким и упругим шагом, иногда взлетая над мостовой. Ворон приземлился рядом со мной.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я. — Вчера она категорически запретила нам трогать ее бывшего возлюбленного, а сегодня…
— Ну, — сказал Ворон задумчиво, — еще неизвестно, он ли это. Может быть, этот субъект связан с ней в ее производственной деятельности. Либо просто знакомый. Мы же совсем ничего не знаем о ее жизни в большом мире. Она же ничего нам не рассказывает. Мало ли кто может быть ее врагом!
— Ну нет, — не согласился я. — Этот тип — точно Он. Тот, который ее бросил. И она узнала о нем что-то такое… Неприятное для нее. Скорее всего, увидела его с какой-то бабой. Ни по какому другому поводу она бы так не разъярилась — в нынешнем-то ее состоянии…
Ворон прервал мою речь, больно клюнув в темечко. Я взвыл — по-кошачьи, разумеется.
— Тихо! — каркнул он шепотом.
Я оглянулся. По пустынной улице в нашем направлении двигался объект наблюдения. То есть интересующий нас субъект. Во всяком случае, на нем была кожаная куртка, голова не покрыта и волосы светлые. Что до всего остального, то я засомневался — больно плюгавеньким он мне показался. Плюгавеньким, непредставительным и каким-то… пошмонцанным [9] .
Судите сами: росту он был значительно ниже среднего, пожалуй, даже ниже Лады.
Светлые волосы были очень уж жидкими и успели уже поредеть на макушке, как сообщил мне потом Ворон. Лысины еще не было, но она могла появиться в ближайшее время. Это при том, что на вид он был весьма молод — года двадцать два — двадцать три.
Это при том, что на вид он был весьма молод — года двадцать два — двадцать три.
Его кривые ноги подчеркивали ужасные штаны из отечественной джинсовой ткани отечественного же пошива — не самопальные под фирму, нет, нет! Именно отечественного пошива, то есть уродливого, безобразного, мешковатого кроя, ткань топорщилась, а строчки были криво прострочены безобразными оранжево-желтыми нитками.
И свои сапоги он не чистил, пожалуй, несколько недель.
Что касается его лица, то внимание привлекали только густые черные брови — такие черные, что закрадывалось сомнение: не крашеные ли они? Или, может быть, он красил волосы? Говорят, это сейчас модно. Но нет — слишком он был неряшливым для столь дорогостоящей и хлопотливой заботы о своей внешности.