— Был ли это только один укол, как во время предыдущих процедур?
— Нет, — тихо ответила Сара. — Их было около пятнадцати.
— В кость?
— Да.
— Какие побочные эффекты наблюдались на сей раз?
— Она жаловалась на боль, и ей давали обезболивающее.
— То есть на этот раз Анне пришлось лежать в больнице… и ей самой понадобилось лечение?
Саре потребовалась минута, чтобы справиться с собой.
— Мне сказали, что забор костного мозга считается безопасным для донора хирургическим вмешательством. Возможно, я просто хотела это услышать, возможно, мне тогда необходимо было это услышать. Вероятно, я недостаточно беспокоилась об Анне, потому что была слишком сосредоточена на Кейт. Но я точно знаю, как все в нашей семье, что Анна больше всего на свете хотела, чтобы Кейт выздоровела.
— Конечно, — ответил я. — Чтобы ее наконец перестали колоть иглами.
— Достаточно, мистер Александер, — прервал меня судья Десальво.
— Погодите, — перебила его Сара. — Я должна кое-что сказать. — Она повернулась ко мне. — Вы думаете, что все это можно выразить словами, разделить на черное и белое, будто это так просто. Но если вы, мистер Александер, представляете только одну из моих дочерей и только в этой комнате, то я представляю их обеих одинаково всегда и везде. Я люблю их одинаково всегда и везде.
— Но вы признаете, что, делая выбор, думали о здоровье Кейт, а не о здоровье Анны, — заметил я. — Как же вы можете говорить, что любите их обеих одинаково? Как вы можете говорить, что не отдавали предпочтение одному ребенку, принимая решение?
— А разве вы не просите меня сейчас сделать именно это? — спросила Сара. — Только на сей раз в пользу другого ребенка?
Анна
У детей существует свой собственный язык, который мы, в отличие от изучаемого в школе французского или испанского, в конце концов забываем. Каждый, кому нет семи лет, свободно разговаривает на языке «А что, если» — погуляйте с человеком ниже трех футов ростом, и вы увидите. А что, если огромный паук, живущий в дымоходе, упадет тебе за шиворот и укусит за шею? А что, если единственное противоядие спрятано в тайнике на вершине горы? А что, если ты выживешь после укуса, но у тебя будут двигаться лишь веки и ты сможешь объясняться только одним способом — мигая? Не важно, как далеко ты можешь зайти в этот мир нескончаемых возможностей. Дети смотрят на мир широко раскрытыми глазами, а, взрослея, люди медленно слепнут.
Во время первого перерыва Кемпбелл отвел меня в комнату переговоров и купил теплую колу.
— Ну, — начал он, — что ты теперь думаешь?
Во время пребывания в зале суда у меня было странное ощущение.
Будто я привидение — могу наблюдать за происходящим, но даже если мне захочется что-то сказать, меня все равно никто не услышит. К тому же мне приходилось слушать, как другие говорили о моей жизни, словно не замечая моего присутствия, и от этого все казалось еще более нереальным.
Кемпбелл открыл баночку для себя и сел напротив. Он налил немного сладкой воды в бумажный стакан для Судьи, а потом сделал большой глоток.
— Комментарии? — спросил он. — Вопросы? Искренние комплименты по поводу моего блестящего выступления?
Я пожала плечами.
— Я ожидала совсем другого.
— То есть?
— Когда все начиналось, я была уверена, что поступаю правильно. Но когда моя мама была там, а вы задавали ей все эти вопросы… Все не так просто. Она права.
«Что, если бы это я была больна? Что, если бы это Кейт попросили сделать то, что просят сделать меня? Что, если бы одна из процедур — пересадка мозга или переливание крови — действительно помогла, и на этом все закончилось бы? Что, если бы я смогла оглянуться однажды назад и не чувствовать себя виноватой в том, что сейчас делаю? Что, если судья считает, что я неправа?
Что, если он думает, что я права?»
Я не могла ответить ни на один из этих вопросов и поэтому поняла, что независимо ни от чего я взрослею.
— Анна! — Кемпбелл встал и сел рядом со мной. — Сейчас не время что-то менять.
— Я ничего не меняю. — Я повертела жестяную банку в ладонях. — Просто хочу сказать: даже если мы выиграем суд, мы все равно проиграем.
Когда мне было двенадцать лет, я присматривала за соседскими близнецами. Им было всего шесть лет, и они боялись темноты. Поэтому я обычно сидела между ними на стуле без спинки, он был в форме ноги слона — серой, с ногтями, как настоящая. Меня все время удивляло, как быстро маленькие дети умеют переключаться: они носятся по потолку, а потом — бац! — через пять минут уже спят. Неужели я тоже когда-то была такой? Я не могла вспомнить, и оттого чувствовала себя старой. Иногда один из близнецов засыпал раньше другого.
— Анна, — говорил мне другой, — через сколько лет я смогу водить машину?
— Через десять, — отвечала я.
— А через сколько лет ты сможешь водить?
— Через три.
Потом разговор плелся дальше, как паутина: какую машину я куплю, кем стану, когда вырасту, надоедает ли мне каждый день делать школьные домашние задания. Он всеми способами пытался оттянуть время, чтобы не ложиться спать. Иногда я поддавалась на его уловки, но чаще просто заставляла укладываться в постель. Я могла рассказать ему о том, что ждет его дальше, но боялась, что это прозвучит как предупреждение.