— Никогда не подумал бы, что ты станешь опекуном, — признался я.
— Я тоже, — улыбнулась Джулия.
— Я тоже, — улыбнулась Джулия. — У меня все еще бывают моменты, когда я представляю, что стою на ящике с мылом ь центральном парке Бостона, ругая патриархальное общество. К сожалению, убеждениями нельзя заплатить за квартиру. — Она посмотрела на меня. — А я была уверена, что ты к этому времени станешь президентом Соединенных Штатов.
— Я выдохся, — пожаловался я. — Пришлось немного снизить планку. А ты — я думал, что ты будешь жить в пригороде, играя в футбол с кучей своих детей и каким-то счастливцем.
Джулия покачала головой.
— Думаю, ты перепутал меня с Маффи, Битей или Тото, — как там звали девочек в Виллере?
— Нет. Я просто подумал, что… что, наверное, есть какой-то парень.
Повисла тяжелая пауза.
— Ты не захотел быть этим парнем, — наконец проговорила Джулия. — И довольно ясно дал это понять.
Это не правда, хотелось мне возразить. Но что еще она могла подумать, если после всего, что у нас было, я не захотел с ней общаться? Если после всего, что у нас было, я повел себя, как любой другой?
— Помнишь… — начал я.
— Я помню все, Кемпбелл, — перебила она. — Иначе это не было бы так больно.
Мое сердце начало биться так сильно, что Судья вскочил и беспокойно ткнулся мордой в мою ладонь. Тогда я верил, что ничто не может причинить боль Джулии, которая казалась такой свободной. Я надеялся, что в этом мне повезет.
Я ошибался, во всем.
Анна
В гостиной у нас есть целая полка, посвященная истории нашей семьи. Здесь стоят детские фотографии каждого. Школьные снимки, различные фото, сделанные во время каникул, на днях рождения и праздниках. Это как метки на поясе или зарубки в тюрьме — доказательство того, что время не стоит на месте, что мы не зависли в неопределенности.
Рамки самые разные: двойные, одинарные, восемь на десять и четыре на шесть. Сделанные из светлого дерева, инкрустированного дерева, из красивого мозаичного стекла. Я взяла фотографию Джесси, где ему около двух лет и он в костюме ковбоя. Глядя на этот снимок, никогда не скажешь, что произойдет дальше.
Есть фотографии Кейт с волосами и где Кейт лысая. Одна, где Кейт еще совсем маленькая сидит на коленях у Джесси. Одна, где мама держит их обоих возле бассейна. Есть также мои фотографии, но их немного. Я сразу превращалась из младенца в десятилетнюю.
Может, потому что я третий ребенок и родители уже устали вести семейную летопись. Может, потому что забывали.
Никто в этом не виноват, и это не имеет никакого значения, но все равно немного обидно. Фотографии будто говорили: «Вы были так счастливы, и я так хотела ощутить это», «Я так ценю вас, что бросила все, ради того чтобы прийти посмотреть на вас».
Папа позвонил в семь вечера и спросил, хочу ли я, чтобы он меня забрал.
— Мама будет ночевать в больнице, — объяснил он. — Но если ты не хочешь оставаться одна, можешь переночевать на станции.
— Нет, все в порядке, — ответила я. — Я могу позвать Джесси, если мне что-то понадобится.
— Конечно, — сказал папа. — Джесси.
И мы оба сделали вид, что проблема решена.
— Как Кейт? — спросила я.
— Все еще не очень. Ее пичкают лекарствами. — Я услышала, как он перевел дыхание. — Знаешь, Анна, — начал он, но где-то далеко послышался вой сирены. — Солнышко, мне пора. — И он оставил меня наедине с тишиной.
Какое-то время я просто держала трубку, представляя, как папа надевает ботинки, натягивает комбинезон.
Я представила широко открытые, словно пещера Аладдина, ворота станции, из которых выезжала пожарная машина с папой на переднем сиденье. Каждый раз, когда он выходит на работу, ему приходится бороться с огнем.
Наверное, я только этого и ждала. Схватив свитер, я вышла из дома и направилась в гараж.
В моей школе есть мальчик, Джимми Стредбоу, которому раньше ужасно не везло. Все лицо у него было в прыщах, его ручную крысу звали Сирота Анни, а однажды на уроке природоведения его стошнило в резервуар с рыбой. С ним никто не разговаривал, опасаясь, что его невезучесть заразна. Но как-то летом ему поставили диагноз рассеянный склероз. После этого его никто не дразнил. Встречая в коридоре, ему улыбались. Когда он садился рядом за обедом, с ним здоровались. Будто оттого, что Джимми стал ходячей трагедией, он перестал быть чокнутым.
С самого рождения я была «девочкой, у которой сестра очень больна». Всю мою жизнь кассиры в магазине угощали меня леденцами, директора школ знали меня по имени. Никто никогда не был со мной груб.
Интересно, как бы ко мне относились, будь я такая же, как все. Возможно, я не очень приятный человек, просто ни у кого не хватает духа сказать мне об этом прямо. Может, они считают меня грубой, уродливой, глупой, но им приходится быть снисходительными ко мне, потому что я стала такой в силу тяжелых жизненных обстоятельств.
Интересно, может, то, что я сейчас делаю, и есть моя настоящая суть?
Огни еще одной машины отразились в зеркале заднего вида и осветили зеленым светом лицо Джесси. Он лениво вел машину одной рукой. Ему нужно было постричься, кардинально.
— У тебя в машине пахнет дымом, — заметила я.