— Я слышала, что возникла проблема с коагулограммой. — Она пододвинула стул и села перед нами. — Результаты анализа крови не соответствуют норме. Уровень лейкоцитов очень низкий — 1,3, гемоглобин — 7,5, гематокрит — 18,4, тромбоциты — 81 000 и нейтрофилы — 0,6. Такие показатели иногда говорят об аутоиммунной болезни. Но, согласно анализам, у Кейт двенадцать процентов промиелоцитов и пять процентов бластных клеток, а это указывает на лейкемию.
— Лейкемию, — повторила я. Слово было скользким, как яичный белок.
Доктор Фарквад кивнула:
— Лейкемия, рак крови.
Брайан только смотрел на нее застывшим взглядом:
— Что это значит?
— Представьте, что костный мозг — это инкубатор, где созревают клетки. В здоровом организме клетки хранятся в костном мозге, пока не созреют достаточно, для того чтобы бороться с болезнью, тромбами, переносить кислород и выполнять другие полезные функции. У человека, болеющего раком крови, клетки выходят из инкубатора слишком рано. Незрелые клетки циркулируют в организме, но они не способны выполнять свои функции. При клиническом анализе крови не всегда можно обнаружить промиелоциты, но во время анализа крови Кейт мы нашли отклонение от нормы. — Она посмотрела по очереди на меня и на мужа. — Для подтверждения диагноза нужно сделать анализ костного мозга, но все указывает на то, что у Кейт острая форма промиелоцитной лейкемии.
У меня язык не поворачивался задать вопрос, который секундой позже выдавил из себя Брайан:
— Она… она умрет?
Мне хотелось потрясти доктора Фарквад за плечи. Мне хотелось кричать, что я сама буду брать кровь для коагулограммы из вен Кейт, если это исправит то, что мы услышали.
— Промиелоцитная лейкемия — очень редкая разновидность миелоидной лейкемии. В год такой диагноз ставят около двадцати людям. Шансы на выживание — двадцать-тридцать процентов, если лечение начать немедленно.
Шансы на выживание — двадцать-тридцать процентов, если лечение начать немедленно.
Цифры я пропустила мимо ушей, но зубами впилась в конец фразы.
— Лечение, — повторила я.
— Да, при таком диагнозе с помощью интенсивной терапии можно продлить жизнь на срок от девяти месяцев до трех лет.
На прошлой неделе я стояла в дверях комнаты Кейт и смотрела, как она обнимает во сне старое одеяльце — кусок ткани, с которым почти не расставалась.
— Попомни мое слово, — прошептала я Брайану. — Она с ним никогда не расстанется. Мне придется вшить его в подкладку свадебного платья.
— Нам все-таки придется взять у нее костный мозг. Мы выполним это под поверхностным наркозом. Мы сможем также сделать коагулограмму, пока она будет спать. — Доктор наклонилась к нам. — Вы должны помнить, что дети добиваются успеха несмотря ни на что. Каждый день.
— Хорошо, — сказал Брайан и хлопнул в ладоши, будто собирался играть в футбол. — Хорошо.
Кейт подняла голову. Ее щеки горели, а весь вид выражал настороженность.
Это ошибка. Доктора сделали анализ крови какого-то другого несчастного. Посмотрите на моего ребенка, на блеск ее локонов, на ее безмятежную улыбку. Она совсем не похожа на умирающую.
Я знаю ее только два года. Но если сложить вместе все воспоминания, все те мгновения — получится вечность.
Под животик Кейт подложили свернутую простыню. Потом привязали ее к операционному столу двумя длинными ремнями. Одна из медсестер погладила Кейт по руке, хотя наркоз уже подействовал и девочка спала. Ее поясница была беззащитно обнажена перед длинной иглой, которая должна была войти в гребень подвздошной кости и взять для анализа костный мозг.
Когда лицо Кейт осторожно повернули в другую сторону, салфетка под ее щекой была мокрой. От своей дочери я узнала, что плакать можно и находясь без сознания.
По дороге домой у меня вдруг возникло ощущение, что мир на самом деле надувной — деревья, трава, дома могут исчезнуть от простого укола иглой. Мне казалось, что если круто повернуть руль влево и попробовать проехать сквозь этот забор на детскую площадку, то машину отбросит назад.
Мы обогнали грузовик, на борту которого была надпись «Компания Батшельдт. Ритуальные услуги. Будьте осторожны за рулем». Разве это не конфликт интересов?
Кейт сидела на заднем сиденье и ела крекеры в форме зверей.
— Давай играть, — скомандовала она.
Ее лицо светилось в зеркале заднего вида. «Объекты находятся ближе, чем кажутся» . Я смотрела, как она подняла первый крекер.
— Что говорит собака? — наконец-то задала я вопрос.
— Гав-гав. — Откусив голову, Кейт вытащила второй крекер.
— Что говорит тигр?
Кейт, смеясь, зарычала.
— Я думала о том, что будет дальше. Случится ли это с ней во сне? Будет ли она плакать? Будет ли рядом с ней медсестра, чтобы дать обезболивающее? Я представляла, как моя девочка умирает, глядя на то, как она радуется и смеется, сидя рядом со мной.
— А что жираф говорит? — спросила Кейт. — Жираф?
В ее голосе было столько будущего.
— Жираф ничего не говорит, — ответила я.
— Почему?
— Потому что они такие от рождения, — произнесла я, и у меня перехватило горло.
Телефон я услышала, возвращаясь от соседей. Я договорилась с ними, что они присмотрят за Джесси, пока мы будем с Кейт. У нас не было запасных вариантов для подобной ситуации. Иногда за детьми присматривали подрабатывающие нянями девушки-студентки, наши бабушки и дедушки умерли. У нас никогда не было настоящей няни, заниматься детьми была моя работа.