— А где все? — спросила она.
— Не знаю. Я думала, ты мне скажешь.
Анна бросила беспокойный взгляд на входную дверь.
— Надеюсь, с Кейт ничего не случилось.
Я взглянула на эту девочку, которой удалось удивить меня.
— У тебя есть время поговорить?
Первой остановкой в зоопарке «Роджер Вильямс» были зебры. Среди животных африканской секции я любила их больше всего. Я равнодушна к слонам, не могу видеть гепарда, но зебры покорили меня. Они одни из немногих, которые остались бы, если бы мне повезло жить в мире, где есть только черное и белое.
Мы прошли мимо антилоп, бонго и еще кого-то под названием бесшерстный слепыш, который никогда не выходит из своей норы. Когда меня назначают опекуном, я часто вожу детей в зоопарк. В отличие от кабинета в суде, где говорят с глазу на глаз, или даже от кафе, в зоопарке больше шансов, что ребенок откроется. Дети смотрят на гиббонов, которые прыгают по клетке, как олимпийские гимнасты, и незаметно для себя начинают просто рассказывать о том, что происходит дома.
Однако Анна была старше тех детей, с которыми я работала раньше. Поэтому зоопарк не вызывал у нее такого восторга. Я поняла, что сделала все-таки не очень удачный выбор. Нужно было повести ее по магазинам или в кино.
Мы шли по извилистым дорожкам зоопарка. Анна говорила только тогда, когда я спрашивала ее о чем-то. Она вежливо ответила на мой вопрос о здоровье сестры. Подтвердила, что мама действительно является адвокатом противной стороны. Поблагодарила меня за купленное мороженое.
— Расскажи мне, что ты любишь, — попросила я. — Как развлекаешься?
— Играю в хоккей, — ответила Анна. — Раньше я была вратарем.
— Была?
— Чем старше ты становишься, тем реже тренер прощает тебе проигранную игру. — Она пожала плечами.
— Она пожала плечами. — Мне не хочется подводить всю команду.
«Интересная логика», — подумала я.
— А твои друзья все еще играют?
— Друзья? — Она покачала головой. — Никого нельзя позвать к себе домой, когда твоей сестре нужен покой. Тебя никогда не приглашают на ночь, потому что в два часа ночи может примчаться мама, чтобы забрать тебя в больницу. Ну, возможно, пару раз, когда я училась в младших классах. Но большинство людей думают, что неуверенность в завтрашнем дне заразна.
— А с кем ты разговариваешь?
Она посмотрела на меня.
— С Кейт, — ответила Анна и спросила, есть ли у меня мобильный.
Я дала ей телефон и наблюдала, как она по памяти набрала номер больницы.
— Я ищу пациента, — сказала она оператору. — Кейт Фитцджеральд.
Она посмотрела на меня.
— Спасибо. — Нажав на кнопку, она отдала мне телефон. — Кейт не зарегистрирована.
— Это же хорошо, правда?
— Это может означать, что информация еще не дошла до оператора. Иногда процедура занимает несколько часов.
Я оперлась на ограду вольера слона.
— Похоже, ты сейчас очень волнуешься о сестре, — заметила я. — Ты выдержишь то, что случится, если откажешься быть донором?
— Я знаю, что случится, — тихо проговорила Анна. — Я не говорила, что мне это нравится.
Она взглянула на меня, будто ждала обвинений.
Я минуту смотрела на нее. Что бы сделала я, если бы Иззи понадобилась почка, или кусок моей печени, или костный мозг? Вопрос даже не обсуждался бы. Я спросила бы, когда мы сможем попасть в больницу, и сделала бы все возможное.
В то же время это был бы мой выбор, мое решение.
— Родители когда-нибудь спрашивали тебя, хочешь ли ты быть донором своей сестры?
Анна пожала плечами.
— Можно и так сказать. Когда они задают вопрос, то уже слышат готовый ответ. «Ты ведь не расстроилась, что все каникулы провела дома, правда?» или «Ты же хочешь немного брокколи, правда?»
— Ты говорила когда-нибудь родителям, что тебе не нравится их манера решать все за тебя?
Анна отвернулась от слона и пошла вверх по дорожке.
— Может, и жаловалась пару раз. Но они ведь и родители Кейт.
Нестыковки в этой головоломке начали раздражать меня. Обычно родители принимают решение от имени ребенка, потому что предположительно действуют в его интересах. Но если вместо этого они видят только интересы своего другого ребенка, система рушится, оставляя под обломками таких, как Анна.
Вопрос в том, хочет ли она этого суда, потому что верит в свою способность принимать лучшие решения о собственном здоровье, или хочет, чтобы родители хоть один раз услышали ее крик?
Мы остановились перед вольером с белыми медведями: Трикси и Нортоном. Впервые за все время, что мы были здесь, лицо Анны засветилось. Она наблюдала за Кобом, медвежонком Трикси, последним пополнением зоопарка. Он карабкался на лежащую на камнях маму, пытаясь вовлечь ее в игру.
— В прошлый раз, когда родился белый медвежонок, его отдали в другой зоопарк, — сказала Анна.
Я вспомнила о статьях в газетах. Этот случай вызвал возмущение общественности Род-Айленда.
— Как вы думаете, он спрашивает себя, за что его забрали отсюда?
На тренинге опекунов насучили различать признаки депрессии. Мы умеем угадывать по жестам, положению тела настроение человека. Руки Анны крепко вцепились в металлический поручень ограды. Глаза стали мутными, словно старое золото.
Я подумала, что девочка либо теряет свою сестру, либо себя.