— Вы знаете, Анна права, — поспешно вмешалась Сара. — Кейт только пришла в себя.
Я положила руку на плечо Кейт.
— Не беспокойся. — Потом повернулась к ее матери. — Как я понимаю, это вы хотели, чтобы слушание…
Сара перебила меня:
— Мисс Романо, мы можем поговорить в коридоре?
Мы вышли, и Сара подождала, пока медсестра с подносом в руках пройдет мимо нас.
— Я знаю, что вы обо мне думаете, — начала она.
— Миссис Фитцджеральд…
Она покачала головой.
— Вы на стороне Анны. Так и должно быть. Я была когда-то адвокатом и прекрасно понимаю. Это ваша работа, и вам нужно понять, почему мы стали такими, как есть. — Она потерла лоб. — Мое дело — заботиться о своих дочерях. Одна из них очень больна, а другая очень несчастна. Может, я еще чего-то не понимаю, но… Я знаю, что Кейт не поправится быстрее, если узнает, что вы пришли, потому что Анна не забрала свой иск. Поэтому я прошу вас не говорить ей об этом. Пожалуйста.
Я медленно кивнула, и Сара повернулась, чтобы идти к палате Кейт. Взявшись за дверную ручку, она заколебалась.
— Я люблю их обеих, — сказала она. И это уравнение мне предстояло решить.
Я сказала Семерке, что настоящая любовь — это преступление.
Я сказала Семерке, что настоящая любовь — это преступление.
— Только до восемнадцати, — ответил он, закрывая кассовый аппарат.
К этому времени барная стойка стала частью меня, вторым телом, поддерживающим первое.
— Из-за тебя у кого-то останавливается дыхание, — продолжала я, размахивая пустой бутылкой из-под ликера. — Ты отбираешь у кого-то способность сказать хоть слово. Ты крадешь сердце.
Он помахал передо мной полотенцем.
— Любой судья отправил бы это дело в мусорную корзину.
— Тебя бы это не удивило.
Семерка расправил полотенце, чтобы вытереть стойку.
— Ну ладно. Может, это и тянет на мелкое преступление.
Я прижалась щекой к холодной влажной поверхности.
— Нет. Для жертвы это удар на всю жизнь.
Брайан и Сара повели Анну в кафе, оставив меня наедине со сгорающей от любопытства Кейт. Думаю, что можно посчитать по пальцам, когда ее мать осознанно становилась на чью-либо еще сторону. Я объяснила, что помогаю семье принять некоторые решения, касающиеся здоровья.
— Вы из комитета по вопросам медицинской этики? — угадывала Кейт. — Или из юридической службы больницы? Вы похожи на адвоката.
— А как выглядят адвокаты?
— Как доктора, когда не хотят говорить о результатах твоих анализов.
Я придвинула стул.
— Что ж, рада слышать, что тебе уже лучше.
— Да, мне сегодня лучше, чем вчера, — ответила Кейт. — Вчера от лекарств я бы перепутала Оззи и Шерон Осборн с Оззи и Харриет из музыкальной комедии.
— Ты знаешь, каково на сегодня состояние твоего здоровья? Кейт кивнула.
— После пересадки костного мозга не произошло отторжения трансплантата, что, с одной стороны, хорошо, потому что это ударило по лейкемии, но, с другой стороны, появились проблемы с кожей и органами. Врачи давали мне стероиды и циклоспорин, и это помогло контролировать ситуацию. Но в то же время посадило мне почки, и проблему нужно решить в течение месяца. Это всегда так: как только заделаешь одну дырку в плотине, тут же появляется другая. Во мне все время что-то разваливается.
Она говорила спокойно, будто я спросила ее о погоде или о больничном меню. Я могла бы поинтересоваться, разговаривала ли она с нефрологом о пересадке почки или как она чувствует себя после такого множества болезненных процедур. Именно этого Кейт от меня и ждала. Вероятно, потому мой следующий вопрос был совсем другим.
— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
— Никто никогда меня об этом не спрашивал. — Она внимательно посмотрела на меня. — А почему вы думаете, что я вырасту?
— А почему ты считаешь, что не вырастешь? Разве не для этого ты делаешь все процедуры?
Когда я уже было решила, что она не ответит, Кейт заговорила.
— Я всегда хотела стать балериной. — Ее руки взлетели вверх, словно она встала в позицию. — Знаете, что есть у балерин?
«Нарушение пищеварения», — подумала я.
— Абсолютный контроль. Когда речь идет о теле, они всегда знают, что произойдет и когда. — Потом, будто вернувшись обратно в палату, она пожала плечами. — В любом случае…
— Расскажи мне о своем брате.
Кейт рассмеялась.
— Как я понимаю, вы еще не имели удовольствия познакомиться с ним?
— Еще нет.
— Вы все поймете в первые тридцать секунд знакомства. Он постоянно лезет туда, куда не следует.
— Ты имеешь виду наркотики, алкоголь?
— Не только, — ответила Кейт.
— Вашей семье трудно с этим справиться?
— В принципе, да.
— Вашей семье трудно с этим справиться?
— В принципе, да. Хотя не думаю, что он делает это специально. Это его способ обратить на себя внимание, понимаете? Представьте, что вы белка, живущая в клетке со слоном. Разве кто-то подойдет к клетке со словами: «Эй, смотри какая белка!»? Нет, потому что есть кто-то, которого замечают в первую очередь. — Кейт провела пальцами по трубке, выходящей из ее груди. — Иногда он ворует в магазине, иногда напивается. В прошлом году отправлял письма с сибирской язвой. Так Джесси и живет.
— А как Анна?
Кейт начала собирать одеяло на коленях в аккуратные складки.
— Был год, когда все праздники, даже День Памяти, я пролежала в больнице. Это, конечно, не было запланировано, просто так получилось. В моей палате на Рождество стояла елка, в столовой были пасхальные яйца на Пасху, мы переодевались в костюмы на Хеллоуин. Анне было около шести лет, и она закатила истерику, потому что в День независимости не разрешили приносить бенгальские огни. — Кейт посмотрела на меня. — Она убежала. Не далеко, ее поймали в вестибюле. Она тогда сказала мне, что собиралась найти себе другую семью. Я уже говорила, ей было только шесть, и никто не воспринял этого всерьез. Но я всегда думала, как это — быть нормальной? Поэтому я прекрасно понимала, почему она это сделала.