«И Кейт, возможно, тогда уже не будет».
Впервые Анна дала понять, что допускает возможность того момента, когда освободится наконец от обязательств перед своей сестрой. А до тех пор о поездке в Миннесоту не могло быть и речи. Не потому, что я опасалась, как бы с Анной там ничего не случилось. Я боялась того, что может случиться с Кейт, пока Анны здесь не будет. Если Кейт переживет этот рецидив, кто знает, когда наступит следующий кризис. А когда он наступит, нам будет нужна Анна — ее кровь, ее стволовые клетки, ее ткани — здесь.
Все эти факты прозрачным занавесом повисли между нами. Занна встала и обняла Анну.
— Знаешь, дружок. Может, поговорим об этом с мамой в другой раз…
— Нет, — не сдавалась Анна. — Я хочу знать, почему мне нельзя поехать.
Я провела ладонью по лицу.
— Анна, не заставляй меня это делать.
— Что делать, мама? — с жаром воскликнула она. — Я не заставляю тебя что-то делать.
Она скомкала письмо и выбежала из кухни. Занна слабо улыбнулась мне.
— Добро пожаловать домой, — сказала она.
Во дворе Анна взяла хоккейную клюшку и начала бить о стену гаража. Этот ритмичный стук продолжался около часа, пока я не забыла о ней и не начала верить в то, что у дома есть свой собственный пульс.
Через семнадцать дней, проведенных в больнице, Кейт заболела. Ее тело пылало. У нее брали все возможные анализы — крови, мочи, кала, слюны. Ей давали сложный антибиотик в надежде, что какая бы ни была причина, болезнь отступит.
Стэф, наша любимая медсестра, иногда подолгу сидела со мной, чтобы мне не пришлось смотреть на это одной. Она принесла журналы «People» из комнаты ожидания и вела отвлеченный разговор с моей дочерью, лежащей без сознания. Она казалась образцом решимости и оптимизма, но я видела, как на ее глазах появлялись слезы, когда она, думая, что я не вижу, обтирала Кейт губкой.
Однажды утром вошел доктор Шанс, чтобы проверить состояние Кейт. Он повесил стетоскоп на шею и сел на стул напротив меня.
— Я хотел, чтобы она пригласила меня на свадьбу.
— Она вас пригласит, — ответила я, но он покачал головой. Мое сердце забилось быстрее.
— Можете купить в подарок чашу для пунша или раму для картины. Можете сказать тост.
— Сара, — произнес доктор Шанс. — Нужно прощаться.
Джесси провел пятнадцать минут в закрытой палате Кейт и вышел оттуда, выглядя, словно часовая бомба, которая вот-вот взорвется. Он побежал по коридору детского отделения интенсивной терапии.
— Я пойду, — обронил Брайан и направился по коридору следом за Джесси.
Анна сидела, прислонившись спиной к стене. Она тоже была сердита.
— Я не буду этого делать.
Я присела рядом с ней на корточки.
— Поверь, мне этого хочется меньше всего. Но если ты этого не сделаешь, то, возможно, однажды пожалеешь.
Собравшись с силами, Анна вошла в палату Кейт и залезла на стул. Грудь Кейт поднималась и опускалась только благодаря аппарату искусственного дыхания. Вся злость покинула Анну, когда она подошла и коснулась щеки сестры.
— Она меня слышит?
— Конечно, — вымолвила я больше для себя, чем для нее.
— Я не поеду в Миннесоту, — прошептала Анна. — Я никогда никуда не поеду. — Она наклонилась ближе. — Проснись, Кейт.
Мы обе затаили дыхание, но ничего не произошло.
Я никогда не понимала, почему говорят «потерять ребенка». Не бывает таких бестолковых родителей. Мы всегда знаем, где находятся наши сыновья и дочери. Мы только не всегда хотим, чтобы они там были.
Брайан, Кейт и я — это замкнутая цепь. Мы сидели рядом с ней на кровати, одной рукой держась за нее, а другой друг за друга.
— Ты был прав, — сказала я ему. — Нужно забрать ее домой.
Брайан покачал головой.
— Если бы мы не попробовали лечение арсеником, то всю жизнь ругали бы себя за это. — Он погладил светлые волосы Кейт. — Она такая хорошая девочка. Она всегда делала то, что просили. — Я кивнула, не в состоянии говорить. — Знаешь, поэтому она и продержалась так долго.
Она всегда делала то, что просили. — Я кивнула, не в состоянии говорить. — Знаешь, поэтому она и продержалась так долго. Ей нужно твое разрешение, чтобы уйти.
Он наклонился к Кейт, плача так горько, что не мог справиться с дыханием. Мы не первые родители, которые теряют ребенка. Но мы были первыми родителями, которые теряли нашего ребенка. И это все меняло.
Когда Брайан уснул в ногах кровати, я взяла шершавую руку Кейт в свои ладони. Я гладила ее ногти и вспоминала, как впервые покрывала их лаком и как Брайан не мог поверить, что я крашу ногти такому малышу. Теперь, двенадцать лет спустя, я перевернула ее ладонь и пожалела, что не умею читать по руке. А еще лучше уметь изменять линию жизни.
Я придвинула стул ближе к кровати.
— Ты помнишь то лето, когда мы записали тебя в лагерь? А накануне отъезда ты сказала, что передумала и хочешь остаться дома? Я посоветовала тебе занять место в левой половине автобуса, чтобы, когда он отъедет, ты могла оглянуться и увидеть, что я тебя там жду. — Я прижала ее ладонь к своей щеке — она была такой шершавой, что поцарапала мне кожу. — У тебя будет такое же место на небесах, где ты сможешь видеть, как я смотрю на тебя.
Я зарылась лицом в одеяло и сказала этой своей дочери, как я ее люблю. А потом сжала ее руку в последний раз.