— Ваш голос, — проговорила она. — По телефону вы не казались такой…
— Маленькой?
Она неловко улыбнулась:
— Мы, как правило, не работаем с делами несовершеннолетних. Если хотите, я могу предложить вам список практикующих адвокатов, которые…
Я набрала воздух в легкие.
— По телефону вы не казались такой…
— Маленькой?
Она неловко улыбнулась:
— Мы, как правило, не работаем с делами несовершеннолетних. Если хотите, я могу предложить вам список практикующих адвокатов, которые…
Я набрала воздух в легкие.
— Вообще-то вы ошибаетесь, — перебила ее я. — В делах Смит против Вотели, Эдмунде против больницы матери и ребенка и Джером против провиденской епархии участвовали стороны, не достигшие восемнадцати. Во всех этих делах вердикт был в пользу клиентов мистера Александера. И это только за прошлый год.
Секретарша моргнула, и я, вероятно решив, что все-таки нравлюсь ей, улыбнулась.
— Ну, раз так обстоит дело, почему бы вам не подождать его? — сказала она и пригласила меня в кабинет.
Даже если каждую оставшуюся минуту своей жизни я провела бы за книгами, думаю, мне не удалось бы прочитать все это невероятное количество слов, хранящихся на полках, которые украшали стены кабинета адвоката Кемпбелла Александера от пола до потолка. Я начала считать: если на каждой странице около четырехсот слов, в каждой из этих юридических книг около четырехсот страниц, по двадцать книг на полке, шесть полок в шкафу, — получается около девятнадцати миллионов слов, и это еще далеко не все.
На огромном письменном столе был идеальный порядок и оставалось столько места, что на нем спокойно могла играть в футбол половина Китая. Никаких фотографий: жены, детей или его собственной. Единственное, что нарушало стерильность этой комнаты, — стоящая на полу кофейная чашка.
Я поймала себя на том, что старалась придумать объяснение этому странному факту: может, это муравьиный бассейн, или какой-то примитивный увлажнитель воздуха, или обман зрения. Почти убедив себя в последнем, я наклонилась, чтобы проверить, существует ли чашка на самом деле. Вдруг дверь резко распахнулась. Я чуть не упала со стула, на котором сидела, и оказалась лицом к лицу с немецкой овчаркой. Пронзив меня своим взглядом, она прошла к чашке и начала пить из нее воду.
Кемпбелл Александер тоже вошел. Это был темноволосый мужчина, почти такого же роста, как и мой отец, — шести футов. У него было лицо с квадратной челюстью и застывшими глазами. Он снял пиджак и аккуратно повесил его на крючок за дверью, потом вытащил папку из ящика стола и положил на стол. Так и не взглянув на меня, он произнес:
— Я не покупаю печенья у девочек-скаутов. Хотя ты заслужила поощрительные очки за упорство. — Он улыбнулся своей шутке.
— Я ничего не продаю.
Он с любопытством посмотрел на меня, потом нажал кнопку селектора:
— Керри, — сказал он, когда секретарь ответила. — Что это делает в моем кабинете?
— Я пришла, чтобы нанять вас.
Адвокат отпустил кнопку селектора.
— Боюсь, ничего не выйдет.
— Но вы даже не знаете, в чем дело.
Я сделала шаг вперед, и собака сделала то же самое. Только сейчас я заметила, что на ней жилет с красным крестом, как на сенбернарах, которые носят ром в горах. Я автоматически протянула руку, чтобы погладить ее.
— Не надо, — остановил меня Александер. — Судья — собака-поводырь.
Моя рука застыла в воздухе.
— Но вы же не слепой.
— Спасибо за напоминание.
— Тогда что же с вами?
Я тут же пожалела о вылетевшем вопросе: мне ведь приходилось сотни раз слышать, как бестактные люди задавали Кейт подобный вопрос.
— У меня железное легкое, — сухо сказал Кемпбелл Александер. — Собака не подпускает меня близко к магнитам. А теперь, если вы окажете мне честь и уйдете, секретарь подыщет вам имя кого-нибудь, кто…
Но я пока не могла уйти.
— Вы действительно выступали с обвинением против Бога? — Я достала все свои газетные вырезки и аккуратно разложила их на столе.
Его щека дернулась, он взял лежащую сверху вырезку.
— Я выступал с обвинением против епархии Провиденса, представлял интересы ребенка из одного принадлежащего им сиротского приюта. Ему необходимо было пройти экспериментальное лечение с использованием эмбриональных тканей, что, по их словам, нарушало решение Второго Ватиканского собора. Этот девятилетний мальчик, скорее, обвинял Бога в том, что жизнь так жестоко обошлась с ним.
Я просто смотрела на него.
— Дилан Джером хотел обвинить Бога в том, что тот недостаточно о нем заботился, — признался адвокат.
Если бы в этот стол из красного дерева ударила молния, эффект был бы тот же.
— Мистер Александер, у моей сестры лейкемия.
— Мне очень жаль. Но даже если бы я хотел опять судиться с Богом — а я не хочу этого, — то вы не можете подавать иск от чьего-либо имени.
Я могла бы многое ему рассказать о том, как моя кровь перетекала в вены сестры, как медсестры держали меня, чтобы взять лейкоциты для Кейт, и как доктора говорили, что опять взяли недостаточно. О синяках, о ноющей боли в костях, после того как я отдавала свой костный мозг, об уколах, заставляющих мой организм вырабатывать больше лейкоцитов, чтобы хватило и сестре. И о том, что я хоть и здорова, но вполне могу стать инвалидом. И что зачали меня только как донора для Кейт. Что даже сейчас, когда принимаются важные решения, никто не интересуется моим мнением, которое, по сути, должно быть решающим.