В
прошлом сне это был третий том «Хождения по мукам», теперь на обложке я
прочитал: «П. И. Карпов. Творчество душевнобольных и его влияние на
развитие науки, искусства и техники». Постукивая зубами от озноба, я
перелистал книжку и просмотрел цветные вклейки. Потом я прочитал «Стих N
2»:
В кругу облаков высоко
Чернокрылый воробей
Трепеща и одиноко
Парит быстро над землей.
Он летит ночной порой,
Лунным светом освещенный,
И, ничем не удрученный,
Все он видит под собой.
Гордый, хищный, разъяренный,
И, летая, словно тень,
Глаза светятся как день.
Пол вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный
протяжный скрип, затем, подобно гулу далекого землетрясения, раздалось
рокочущее: «Ко-о… Ко-о… Ко-о…» Изба заколебалась, как лодка на
волнах. Двор за окном сдвинулся в сторону, а из-под окна вылезла и
вонзилась когтями в землю исполинская куриная нога, провела в траве
глубокие борозды и снова скрылась. Пол круто накренился, я почувствовал
что падаю, схватился руками за что-то мягкое, стукнулся боком и головой
и свалился с дивана. Я лежал на половиках, вцепившись в подушку, упавшую
вместе со мной. В комнате было совсем светло. За окном кто-то
обстоятельно откашливался.
— Ну-с, так… — сказал хорошо поставленный мужской голос. — В
некотором было царстве, в некотором государстве был-жил царь, по
имени… мнэ-э… Ну, в конце концов неважно. Скажем, мнэ-э…
Полуэкт… У него было три сына-царевича. Первый… мнэ-э-э… Третий
был дурак, а вот первый?..
Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и
выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости
на задних лапах кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки.
Кот смотрел себе под ноги и тянул: «Мнэ-э-э…» Потом он тряхнул
головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент
Дубино-Княжицкий на лекции, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
..» Потом он тряхнул
головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент
Дубино-Княжицкий на лекции, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
— Хорошо… — говорил кот сквозь зубы. — Бывали-живали царь
да царица. У царя, у царицы был один сын… мнэ-э… дурак,
естественно…
Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потер лоб.
— Отчаянное положение, — проговорил он. — Ведь кое-что помню!
«Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на
ужин…» Откуда бы это? А Иван, сами понимаете — дурак, отвечает: «Эх
ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!» Потом,
естественно — каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три
сердца и привозит, кретин, домой матери… Какой подарочек! — Кот
сардонически засмеялся, потом вздохнул. — Есть еще такая болезнь —
склероз, — сообщил он.
Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу и запел: «Кря-кря, мои
деточки! Кря-кря, голубяточки! Я… мнэ-э… я слезой вас отпаивала…
вернее — выпаивала…» Он в третий раз вздохнул и некоторое время шел
молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: «Сладок кус
недоедала!…»
В лапах у него вдруг оказались массивные гусли — я даже не
заметил, где он их взял. Он отчаянно ударил по ним лапой и, цепляясь
когтями за струны, заорал еще громче, словно бы стараясь заглушить
музыку:
Дасс им таннвальд финстер ист,
Дасс махт дас хольтс,
Дасс… мнэ-э… майн шатц… или катц?..
Он замолк и некоторое время шагал, молча стуча по струнам. Потом
тихонько, неуверенно запел:
Ой, бывав я в тим садочку,
Та скажу вам всю правдочку:
Ото так
Копають мак.
Он повернул к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой
за ухом.
— Труд, труд и труд, — сказал он. — Только труд! Он снова
заложил лапы за спину и пошел влево от дуба, бормоча:
— Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде
жил-был портной, по имени… — Он встал на четвереньки, выгнул спину и
злобно зашипел. — Вот с этими именами у меня особенно отвратительно!
Абу.
— Вот с этими именами у меня особенно отвратительно!
Абу… Али… Кто-то ибн чей-то… Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт
ибн… мнэ-э… Полуэктович… Все равно не помню, что было с этим
портным. Ну и пес с ним, начнем другую…
Я лежал на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий
бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается,
подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки — словом,
мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки
и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были
русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему,
даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады,
песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство,
несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и
плевался, и глаза его при этом горели, как у дьявола, а пушистый хвост,
толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то
хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до
конца, был «Чижик-пыжик», а единственной сказочкой, которую он связно
рассказал, был «Дом, который построил Джек» в переводе Маршака, да и то
с некоторыми купюрами. Постепенно — видимо, от утомления — речь его
обретала все более явственный кошачий акцент. «А в поли, поли, — пел
он, — сам плужок ходэ, а… мнэ-э… а… мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком
сам… мья-а-у-а-у! сам господь ходэ или бродэ?..» В конце концов он
совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив
голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял гусли под мышку и на трех
ногах медленно уковылял по росистой траве.
Я слез с подоконника и уронил книгу. Я отчетливо помнил, что в
последний раз это было «Творчество душевнобольных», я был уверен, что на
пол упала именно эта книга. Но подобрал я и положил на подоконник
«Раскрытие преступлений» А. Свенсона и О. Венделя. Я тупо раскрыл ее,
пробежал наудачу несколько абзацев, и мне сейчас же почудилось, что на
дубе висит удавленник. Я опасливо поднял глаза. С нижней ветки дуба
свешивался мокрый серебристо-зеленый акулий хвост. Хвост тяжело
покачивался под порывами утреннего ветерка.
Я шарахнулся и стукнулся затылком о твердое. Громко зазвонил
телефон. Я огляделся. Я лежал поперек дивана, одеяло сползло с меня на
пол, в окно сквозь листву дуба било утреннее солнце.