Я понимал, что этот дешевый скептицизм есть попросту
следствие моего невежества и непривычки мыслить категориями измененного
мира, но это уже от меня не зависело. Все происходящее, рассуждал я,
по-настоящему удивительно только, если считать, что эти три или четыре
попугая — один и тот же попугай. Они действительно так похожи друг на
друга, что вначале я был введен в заблуждение. Это естественно. Я
математик, я уважаю числа, и совпадение номеров — в особенности
шестизначных — для меня автоматически ассоциируется с совпадением
пронумерованных предметов. Однако ясно, что это не может быть один и тот
же попугай. Тогда нарушается закон причинно-следственной связи, закон,
от которого я совершенно не собирался отказываться из-за каких-то
паршивых попугаев, да еще дохлых вдобавок. А если это не один и тот же
попугай, то вся проблема мельчает. Ну совпадают номера. Ну кто-то
незаметно от нас выбросил попугая. Ну что там еще? Лексикон? Подумаешь,
лексикон… Наверняка этому есть какое-нибудь очень простое объяснение.
Я собрался было уже произнести по этому поводу речь, как вдруг Витька
сказал:
— Ребята, кажется, я догадываюсь.
Мы не сказали ни слова. Мы только повернулись к нему —
одновременно и с шумом. Витька встал.
— Это просто, как блин, — сказал он. — Это тривиально. Это
плоско и банально. Это даже неинтересно рассказывать.
Мы медленно поднимались. У меня было такое ощущение, будто я читаю
последние страницы захватывающего детектива. Весь мой скептицизм как-то
сразу испарился.
— Контрамоция! — изрек Витька.
Эдик лег.
— Хорошо! — сказал он. — Молодец!
— Контрамоция? — сказал Роман. — Что ж… Ага… — Он завертел
пальцами. — Так… Угу… А если так?.. Да, тогда понятно, почему он
нас всех знает… — Роман сделал широкий приглашающий жест. — Идут,
значит, оттуда…
— И поэтому он спрашивает, о чем беседовал вчера, — подхватил
Витька. — И фантастическая терминология…
— Да подождите вы! — завопил я. Последняя страничка детектива
была написана по-арабски. — Подождите! Какая контрамоция?
— Нет, — сказал Роман с сожалением, и сейчас же по лицу Витьки
стало ясно, что он тоже понял, что контрамоция не пойдет. — Не
получается, — сказал Роман. — Это как кино… Представь себе кино…
— Какое кино?! — закричал я. — Помогите!!!
— Кино наоборот, — пояснил Роман. — Понимаешь? Контрамоция.
— Дрянь собачья, — расстроенно сказал Витька и лег на диван носом
в сложенные руки.
— Да, не получается, — сказал Эдик тоже с сожалением. — Саша, ты
не волнуйся: все равно не получается. Контрамоция — это, по
определению, движение по времени в обратную сторону.
Контрамоция — это, по
определению, движение по времени в обратную сторону. Как нейтрино. Но
вся беда в том, что, если бы попугай был контрамотом, он летал бы задом
наперед и не умирал бы на наших глазах, а оживал бы… А вообще-то идея
хорошая. Попугай-контрамот действительно мог бы знать кое-что о космосе.
Он же живет из будущего в прошлое. А контрамот-Янус действительно не мог
бы знать, что происходило в нашем «вчера». Потому что наше «вчера» было
бы для него «завтра».
— В том-то и дело, — сказал Витька. — Я так и подумал: почему
попугай говорил про Ойру-Ойру «стар»? И почему Янус иногда так ловко и в
деталях предсказывает, что будет завтра? Помнишь случай на полигоне,
Роман? Напрашивалось, что они из будущего…
— Послушайте, а разве это возможно — контрамоция? — сказал я.
— Теоретически возможно, — сказал Эдик. — Ведь половина вещества
во Вселенной движется в обратную сторону по времени. Практически же этим
никто не занимался.
— Кому это нужно и кто это выдержит? — сказал Витька мрачно.
— Положим, это был бы замечательный эксперимент, — заметил Роман.
— Не эксперимент, а самопожертвование, — проворчал Витька. — Как
хотите, а есть в этом что-то от контрамоции… Нутром чую.
— Ах, нутром!.. — сказал Роман, и все замолчали.
Пока они молчали, я лихорадочно суммировал, что же мы имеем на
практике. Если контрамоция теоретически возможна, значит, теоретически
возможно нарушение причинно-следственного закона. Собственно, даже не
нарушение, потому что закон этот остается справедлив в отдельности и для
нормального мира и для мира контрамота… А значит, можно все-таки
предположить, что попугаев не три и не четыре, а всего один, один и тот
же. Что получается? Десятого с утра он лежит дохлый в чашке Петри. Затем
его сжигают, превращают в пепел и развеивают по ветру. Тем не менее
утром одиннадцатого он жив опять. Не только не испепелен, но цел и
невредим. Правда, к середине дня он издыхает и снова оказывается в чашке
Петри. Это чертовски важно! Я почувствовал, что это чертовски важно —
чашка Петри… Единство места!.. Двенадцатого попугай опять жив и просит
сахарок… Это не контрамоция, это не фильм, пущенный наоборот, но
что-то от контрамоции здесь все-таки есть… Витька прав… Для
контрамота ход событий таков: попугай жив, попугай умирает, попугая
сжигают. С нашей точки зрения, если отвлечься от деталей, получается как
раз наоборот: попугая сжигают, попугай умирает, попугай жив… Словно
фильм разрезали на три куска и показывают сначала третий кусок, потом
второй, а потом уже первый… Какие-то разрывы непрерывности… Разрывы
непрерывности… Точки разрыва…
— Ребята, — сказал я замирающим голосом, — а контрамоция
обязательно должна быть непрерывной?
Некоторое время они не реагировали. Эдик курил, пуская дым в
потолок. Витька неподвижно лежал на животе, а Роман бессмысленно смотрел
на меня.