Правда,
когда меня сняли с карниза, выяснилось, что это была обыкновенная живая
собачка одного из сотрудников. Сотрудник приходил извиняться, Ойра-Ойра
прочел мне издевательскую лекцию о вреде суеверий, но какой-то осадок у
меня в душе все-таки остался. «Первым делом заговорю демонов», —
подумал я.
У входа в приемную директора мне повстречался мрачный Витька
Корнеев. Он хмуро кивнул и хотел пройти мимо, но я поймал его за рукав.
— Ну? — сказал грубый Корнеев, останавливаясь.
— Я сегодня дежурю, — сообщил я.
— Ну и дурак, — сказал Корнеев.
— Грубый ты все-таки, Витька, — сказал я. — Не буду я с тобой
больше общаться.
Витька оттянул пальцем воротник свитера и с интересом посмотрел на
меня.
— А что же ты будешь? — спросил он.
— Да уж найду что, — сказал я, несколько растерявшись. Витька
вдруг оживился.
— Постой-ка, — сказал он. — Ты что, в первый раз дежуришь?
— Да.
— Ага, — сказал Витька. — И как ты намерен действовать?
— Согласно инструкции, — ответил я. — Заговорю демонов и лягу
спать. На предмет самовозгорания. А ты куда денешься?
— Да собирается там одна компания, — неопределенно сказал Витька.
— У Верочки… А это у тебя что? — Он взял у меня список. — А,
мертвые души…
— Никого не пущу, — сказал я. — Ни живых, ни мертвых.
— Правильное решение, — сказал Витька. — Архиверное. Только
присмотри у меня в лаборатории. Там у меня будет работать дубль.
— Чей дубль?
— Мой дубль, естественно. Кто мне своего отдаст? Я его там запер,
вот, возьми ключ, раз ты дежурный.
Я взял ключ.
— Слушай, Витька, часов до десяти пусть он поработает, но потом я
все обесточу. В соответствии с законодательством.
— Ладно, там видно будет. Ты Эдика не встречал?
— Не встречал, — сказал я. — И не забивай мне баки. В десять
часов я все обесточу.
— А я разве против? Обесточивай, пожалуйста. Хоть весь город.
Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович.
— Так, — произнес он, увидев нас.
Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно,
что он забыл, как меня зовут.
— Прошу, — сказал он, подавая мне ключи. — Вы ведь дежурный,
если я не ошибаюсь… Кстати… — Он поколебался. — Я с вами не
беседовал вчера?
— Да, — сказал я. — Вы заходили в электронный зал.
Он покивал.
— Да-да, действительно… Мы говорили о практикантах…
— Нет, — возразил я почтительно, — не совсем так.
— Вы заходили в электронный зал.
Он покивал.
— Да-да, действительно… Мы говорили о практикантах…
— Нет, — возразил я почтительно, — не совсем так. Это насчет
нашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку.
— Ах, вот как, — сказал он. — Ну, хорошо, желаю вам спокойного
дежурства… Виктор Павлович, можно вас на минутку?
Он взял Витьку под руку и увел по коридору, а я вошел в приемную. В
приемной второй Янус Полуэктович запирал сейфы. Увидев меня, он сказал:
«Так» — и снова принялся позвякивать ключами. Это был А-Янус, я уже
немножко научился различать их. А-Янус выглядел несколько моложе, был
неприветлив, всегда корректен и малоразговорчив. Рассказывали, что он
много работает, и люди, знавшие его давно, утверждали, что этот
посредственный администратор медленно, но верно превращается в
выдающегося ученого. У-Янус, напротив, был всегда ласков, очень
внимателен и обладал странной привычкой спрашивать: «Я с вами не
беседовал вчера?» Поговаривали, что он сильно сдал в последнее время,
хотя и оставался ученым с мировым именем. И все-таки А-Янус и У-Янус
были одним и тем же человеком. Вот это у меня никак не укладывалось в
голове. Была в этом какая-то условность.
А-Янус замкнул последний замок, вручил мне часть ключей и, холодно
попрощавшись, ушел. Я уселся за стол референта, положил перед собой
список и позвонил к себе в электронный зал. Никто не отозвался —
видимо, девочки уже разошлись. Было четырнадцать часов тридцать минут.
В четырнадцать часов тридцать одну минуту в приемную, шумно
отдуваясь и треща паркетом, ввалился знаменитый Федор Симеонович Киврин,
великий маг и кудесник, заведующий отделом линейного счастья. Федор
Симеонович славился неисправимым оптимизмом и верой в прекрасное
будущее. У него было очень бурное прошлое. При Иване Васильевиче — царе
Грозном опричники Малюты Скуратова с шутками и прибаутками сожгли его по
доносу соседа-дьяка в деревянной бане как колдуна; при Алексее
Михайловиче — царе Тишайшем его били батогами нещадно и спалили у него
на голой спине полное рукописное собрание его сочинений; при Петре
Алексеевиче — царе Великом он сначала возвысился было как знаток химии
и рудного дела, но не потрафил чем-то князю-кесарю Ромодановскому, попал
в каторгу на Тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долго
путешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительно
превзошел йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачевщины, был
обвинен как врачеватель бунтовщиков, обезноздрен и сослан в Соловец
навечно. В Соловце опять имел массу всяких неприятностей, пока не
прибился к НИИЧАВО, где быстро занял пост заведующего отделом.
— П-приветствую вас! — пробасил он, кладя передо мною ключи от
своих лабораторий.