Все ее
потребности будут мгновенно удовлетворяться по мере их возникновения.
— Простите, — вежливо сказал Эдик, — и все ее потребности будут
материальными?
— Ну разумеется! — вскричал Выбегалло. — Духовные потребности
разовьются в соответствии! Я уже отмечал, что чем больше материальных
потребностей, тем разнообразнее будут духовные потребности. Это будет
исполин духа и корифей!
Я оглядел присутствующих. Многие были ошарашены. Корреспонденты
отчаянно писали. Некоторые, как я заметил, со странным выражением
переводили взгляд с автоклава на непрерывно глотающего кадавра и
обратно. Стелла, припав лбом к моему плечу, всхлипывала и шептала: «Уйду
я отсюда, не могу, уйду…» Я, кажется, тоже начал понимать, чего
опасался Ойра-Ойра. Мне представилась огромная отверстая пасть, в
которую, брошенные магической силой, сыплются животные, люди, города,
континенты, планеты и солнца…
Б. Питомник снова обратился к Выбегалле:
— А когда и где будет происходить демонстрация универсальной
модели, Амвросий Амбруазович?
— Ответ, — сказал Выбегалло. — Демонстрация будет происходить
здесь, в этой моей лаборатории. О моменте пресса будет оповещена
дополнительно.
— Но это будет в ближайшие дни?
— Есть мнение, что это будет в ближайшие часы. Так что товарищам
прессе лучше всего остаться и подождать.
Тут дубли Федора Симеоновича и Кристобаля Хозевича, словно по
команде, повернулись и вышли. Ойра-Ойра сказал:
— Вам не кажется, Амвросий Амбруазович, что такую демонстрацию
проводить в помещении, да еще в центре города, опасно?
— Нам опасаться нечего, — веско сказал Выбегалло. — Пусть наши
враги, эта, опасаются.
— Помните, я говорил вам, что возможна…
— Вы, товарищ Ойра-Ойра, недостаточно, значить, подкованы.
Отличать надо, товарищ Ойра-Ойра, возможность от действительности,
случайность от необходимости, теорию от практики и вообще…
— Все-таки, может быть, на полигоне…
— Я испытываю не бомбу, — высокомерно сказал Выбегалло. — Я
испытываю модель идеального человека. Какие будут еще вопросы?
Какой-то умник из отдела Абсолютного знания принялся расспрашивать
о режиме работы автоклава. Выбегалло с охотой пустился в объяснения.
Угрюмые лаборанты собирали свою технику удовлетворения духпотребностей.
Кадавр жрал. Черная пара на нем потрескивала, расползаясь по швам.
Ойра-Ойра изучающе глядел на него. Потом он вдруг громко сказал:
— Есть предложение. Всем лично незаинтересованным немедленно
покинуть помещение.
Все обернулись к нему.
— Сейчас здесь будет очень грязно, — пояснил он.
— Сейчас здесь будет очень грязно, — пояснил он. — До
невозможности грязно.
— Это провокация, — с достоинством сказал Выбегалло.
Роман, схватив меня за рукав, потащил к двери. Я потащил за собой
Стеллу. Вслед за нами устремились остальные зрители. Роману в институте
верили, Выбегалле — нет. В лаборатории из посторонних остались одни
корреспонденты, а мы столпились в коридоре.
— В чем дело? — спрашивали Романа. — Что будет? Почему грязно?
— Сейчас он рванет, — отвечал Роман, не сводя глаз с двери.
— Кто рванет? Выбегалло?
— Корреспондентов жалко, — сказал Эдик. — Слушай, Саша, душ у
нас сегодня работает?
Дверь лаборатории отворилась, и оттуда вышли два лаборанта, волоча
чан с пустыми ведрами. Третий лаборант, опасливо оглядываясь, суетился
вокруг и бормотал: «Давайте, ребята, давайте я помогу, тяжело ведь…»
— Дверь закройте, — посоветовал Роман.
Суетящийся лаборант поспешно захлопнул дверь и подошел к нам,
вытаскивая сигареты. Глаза у него были круглые и бегали.
— Ну, сейчас будет… — сказал он. — Проницательный — дурак, я
ему подмигивал… Как он жрет!.. С ума сойти, как он жрет…
— Сейчас двадцать пять минут третьего… — начал Роман.
И тут раздался грохот. Зазвенели разбитые стекла. Дверь лаборатории
крякнула и сорвалась с петли. В образовавшуюся щель вынесло фотоаппарат
и чей-то галстук. Мы шарахнулись, Стелла опять взвизгнула.
— Спокойно, — сказал Роман. — Уже все. Одним потребителем на
земле стало меньше.
Лаборант, белый, как халат, непрерывно затягиваясь, курил сигарету.
Из лаборатории доносилось хлюпанье, кашель, неразборчивые проклятия.
Потянуло дурным запахом. Я нерешительно промямлил:
— Надо посмотреть, что ли.
Никто не отозвался. Все сочувственно смотрели на меня. Стелла тихо
плакала и держала меня за куртку. Кто-то кому-то объяснял шепотом: «Он
дежурный сегодня, понял?.. Надо же кому-то идти выгребать…»
Я сделал несколько неуверенных шагов к дверям, но тут из
лаборатории, цепляясь друг за друга, выбрались корреспонденты и
Выбегалло.
Господи, в каком они были виде!..
Опомнившись, я вытащил из кармана платиновый свисток и свистнул.
Расталкивая сотрудников, ко мне заспешила авральная команда
домовых-ассенизаторов.
Глава пятая
Верьте мне, это было самое
ужасное зрелище на свете.
Ф. Рабле
Больше всего меня поразило то, что Выбегалло нисколько не был
обескуражен происшедшим.
Пока домовые обрабатывали его, поливая
абсорбентами и умащивая благовониями, он вещал фальцетом:
— Вот вы, товарищи Ойра-Ойра и Амперян, вы тоже все опасались.
Что, мол, будет, да как, мол, его остановить… Есть, есть в вас,
товарищи, этакий нездоровый, значить, скептицизм. Я бы сказал, этакое
недоверие к силам природы, к человеческим возможностям. И где же оно
теперь, ваше недоверие? Лопнуло! Лопнуло, товарищи, на глазах широкой
общественности и забрызгало меня и вот товарищей из прессы…
Пресса потерянно молчала, покорно подставляя бока под шипящие струи
абсорбентов.
Г. Проницательного била крупная дрожь.
Б. Питомник мотал головой и непроизвольно облизывался.
Когда домовые прибрали лабораторию в первом приближении, я заглянул
внутрь. Авральная команда деловито вставляла стекла и жгла в муфельной
печи останки желудочной модели. Останков было мало: кучка пуговиц с
надписью «фор джентльмен», рукав пиджака, неимоверно растянутые подтяжки
и вставная челюсть, напоминающая ископаемую челюсть гигантопитека.
Остальное, по-видимому, разлетелось в пыль. Выбегалло осмотрел второй
автоклав, он же самозапиральник, и объявил, что все в порядке. «Прессу
прошу ко мне, — сказал он. — Прочим предлагаю вернуться к своим
непосредственным обязанностям». Пресса вытащила книжечки, все трое
уселись за стол и принялись уточнять детали очерка «Рождение открытия» и
информационной заметки «Профессор Выбегалло рассказывает».
Зрители разошлись. Ушел Ойра-Ойра, забрав у меня ключи от сейфа
Януса Полуэктовича. Ушла в отчаянии Стелла, которую Выбегалло отказался
отпустить в другой отдел. Ушли заметно повеселевшие лаборанты. Ушел
Эдик, окруженный толпою теоретиков, прикидывая на ходу минимально
возможное давление в желудке взорвавшегося кадавра. Я тоже отправился на
свой пост, предварительно удостоверившись, что испытание второго кадавра
состоится не раньше восьми утра.
Эксперимент произвел на меня тягостное впечатление, и, устроившись
в огромном кресле в приемной, я некоторое время пытался понять, дурак
Выбегалло или хитрый демагог-халтурщик. Научная ценность всех его
кадавров была, очевидно, равна нулю. Модели на базе собственных дублей
умел создавать любой сотрудник, защитивший магистерскую диссертацию и
закончивший двухгодичный спецкурс нелинейной трансгрессии. Наделять эти
модели магическими свойствами тоже ничего не стоило, потому что
существовали справочники, таблицы и учебники для магов-аспирантов. Эти
модели сами по себе никогда ничего не доказывали и с точки зрения науки
представляли не больший интерес, чем карточные фокусы или шпагоглотание.
Можно было, конечно, понять всех этих горе-корреспондентов, которые
липли к Выбегалле, как мухи к помойке. Потому что с точки зрения
неспециалиста все это было необычайно эффектно, вызывало почтительную
дрожь и смутные ощущения каких-то громадных возможностей.