Ойра-Ойра
зажал нос. Я выдрал из брови два волоска (ужасно больно и глупо) и
поляризовал вектор. Запах опять усилился.
— Плохо, — с упреком сказал Ойра-Ойра. — Что ты делаешь, ученик
чародея? Ты что, не видишь, что форточка открыта?
— А, — сказал я, — верно. — Я учел дивергенцию и ротор,
попытался решить уравнение Стокса в уме, запутался, вырвал, дыша через
рот, еще два волоска, принюхался, пробормотал заклинание Ауэрса и совсем
собрался было вырвать еще волосок, но тут обнаружилось, что приемная
проветрилась естественным путем, и Роман посоветовал мне экономить брови
и закрыть форточку.
— Посредственно, — сказал он. — Займемся материализацией.
Некоторое время мы занимались материализацией. Я творил груши, а
Роман требовал, чтобы я их ел. Я отказывался есть, и тогда он заставлял
меня творить снова. «Будешь работать, пока не получится что-нибудь
съедобное, — говорил он. — А это отдашь Модесту. Он у нас Камноедов».
В конце концов я сотворил настоящую грушу — большую, желтую, мягкую,
как масло, и горькую, как хина. Я ее съел, и Роман разрешил мне
отдохнуть.
Тут принес ключи бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин,
толстый, как всегда озабоченный и разобиженный. Бакалавра он получил
триста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он эти
портки все совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимки
превратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки,
и, наконец, совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках.
И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по черной
магии, когда он делал очередной доклад «О некоторых новых свойствах
брюк-невидимок Редькина», его опять постигла неудача. Во время
демонстрации модернизированной модели что-то там заело, и брюки, вместо
того чтобы сделать невидимым изобретателя, вдруг со звонким щелчком
сделались невидимыми сами. Очень неловко получилось. Однако Магнус
Федорович главным образом работал над диссертацией, тема которой звучала
так: «Материализация и линейная натурализация Белого Тезиса, как
аргумента достаточно произвольной функции Е не вполне представимого
человеческого счастья».
Тут он достиг значительных и важных результатов, из коих следовало,
что человечество буквально купалось бы в не вполне представимом счастье,
если бы только удалось найти сам Белый Тезис, а главное — понять, что
это такое и где его искать.
Упоминание о Белом Тезисе встречалось только в дневниках Бен
Бецалеля. Бен Бецалель якобы выделил Белый Тезис как побочный продукт
какой-то алхимической реакции и, не имея времени заниматься такой
мелочью, вмонтировал его в качестве подсобного элемента в какой-то свой
прибор. В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, Бен
Бецалель сообщал: «И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис не
оправдал-таки моих надежд, не оправдал.
В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, Бен
Бецалель сообщал: «И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис не
оправдал-таки моих надежд, не оправдал. И когда я сообразил, какая от
него могла быть польза — я говорю о счастье для всех людей, сколько их
есть, — я уже забыл, куда же я его вмонтировал». За институтом
числилось семь приборов, принадлежавших Бен Бецалелю. Шесть из них
Редькин разобрал до винтика и ничего особенного в них не нашел. Седьмым
прибором был диван-транслятор. Но на диван наложил руку Витька Корнеев,
и в простую душу Редькина закрались самый черные подозрения. Он стал
следить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стали
заклятыми врагами и оставались ими по сей день. Ко мне, как к
представителю точных наук, Магнус Федорович относился благожелательно,
хотя и осуждал мою дружбу с «этим плагиатором». В общем-то Редькин был
неплохим человеком, очень трудолюбивым, очень упорным, начисто лишенным
корыстолюбия. Он проделал громадную работу, собравши гигантскую
коллекцию разнообразнейших определений счастья. Там были простейшие
негативные определения («Не в деньгах счастье»), простейшие позитивные
определения («Высшее удовлетворение, полное довольство, успех, удача»),
определения казуистические («Счастье есть отсутствие несчастья») и
парадоксальные («Счастливее всех шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые,
ибо укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся,
боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой будущих благ не
обольщаются»).
Магнус Федорович положил на стол коробочку с ключом и, недоверчиво
глядя на нас исподлобья, сказал:
— Я еще одно определение нашел.
— Какое? — спросил я.
— Что-то вроде стихов. Только там нет рифмы. Хотите?
— Конечно, хотим, — сказал Роман.
Магнус Федорович вынул записную книжку и, запинаясь, прочел:
Вы спрашиваете:
Что считаю
Я наивысшим счастьем на земле?
Две вещи:
Менять вот так же состоянье духа,
Как пенни выменял бы я на шиллинг,
И
Юной девушки
Услышать пенье
Вне моего пути, но вслед за тем,
Как у меня дорогу разузнала.
— Ничего не понял, — сказал Роман. — Дайте я прочту глазами.
Редькин отдал ему записную книжку и пояснил:
— Это Кристофер Лог. С английского.
— Отличные стихи, — сказал Роман.
Магнус Федорович вздохнул.
— Одни одно говорят, другие — другое.
— Тяжело, — сказал я сочувственно.
— Правда ведь? Ну как тут все увяжешь? Девушки услышать пенье… И
ведь не всякое пенье какое-нибудь, а чтобы девушка была юная, находилась
вне его пути, да еще только после того, как у него про дорогу спросит…
Разве же так можно? Разве такие вещи алгоритмизируются?
— Вряд ли, — сказал я. — Я бы не взялся.
— Вот видите! — подхватил Магнус Федорович. — А вы у нас
заведующий вычислительным центром! Кому же тогда?
— А может, его вообще нет? — сказал Роман голосом
кинопровокатора.
— Чего?
— Счастья.
Магнус Федорович сразу обиделся.
— Как же его нет? — с достоинством сказал он, — когда я сам его
неоднократно испытывал?
— Выменяв пенни на шиллинг? — спросил Роман.
Магнус Федорович обиделся еще больше и вырвал у него записную
книжку.
— Вы еще молодой… — начал он.
Но тут раздался грохот, треск, сверкнуло пламя и запахло серой.
Посередине приемной возник Мерлин. Магнус Федорович, шарахнувшийся от
неожиданности к окну, сказал: «Тьфу на вас!» — и выбежал вон.
— Gооd Gоd! — сказал Ойра-Ойра, протирая запорошенные глаза. —
Сапst thou поt соме in ву usual way аs dесепt реорlе dо? Sir…* —
добавил он.