Меня не удивило, что обсуждение
проекта сейчас же прекратилось и все занялись делом. Но зато, едва я
остановился, начал разглагольствовать какой-то гражданин неопределенной
профессии. Ни к селу ни к городу он повел речь о музыке. Сразу
понабежали слушатели. Они смотрели ему в рот и задавали вопросы,
свидетельствующие о дремучем невежестве. Вдруг по улице с криком побежал
человек. За ним гнался паукообразный механизм. Судя по крикам
преследуемого, это был самопрограммирующийся кибернетический робот на
тригенных куаторах с обратной связью, которые разладились и… «Ой-ой,
он меня сейчас расчленит!..» Странно, никто даже бровью не повел.
Видимо, никто не верил в бунт машин.
Из переулка выскочили еще две паукообразные металлические машины,
ростом поменьше и не такие свирепые на вид. Не успел я ахнуть, как одна
из них быстро почистила мне ботинки, а другая выстирала и выгладила
носовой платок. Подъехала большая белая цистерна на гусеницах и, мигая
многочисленными лампочками, опрыскала меня духами. Я совсем было
собрался уезжать, но тут раздался громовой треск и с неба на площадь
свалилась громадная ржавая ракета. В толпе сразу заговорили:
— Это «Звезда Мечты»!
— Да, это она!
— Ну конечно, это она! Это она стартовала двести восемнадцать лет
тому назад, о ней уже все забыли, но благодаря эйнштейновскому
сокращению времени, происходящему от движения на субсветовых скоростях,
экипаж постарел всего на два года!
— Благодаря чему? Ах, Эйнштейн… Да-да, помню.
Из ржавой ракеты с трудом выбрался одноглазый человек без левой
руки и правой ноги.
— Это Земля? — раздраженно спросил он.
— Земля! Земля! — откликнулись в толпе. На лицах начали
расцветать улыбки.
— Слава богу, — сказал человек, и все переглянулись. То ли не
поняли его, то ли сделали вид, что не понимают.
Увечный астролетчик стал в позу и разразился речью, в которой
призывал все человечество поголовно лететь на планету Хош-ни-хош системы
звезды Эоэллы в Малом Магеллановом Облаке освобождать братьев по разуму,
стенающих (он так и сказал: стенающих) под властью свирепого
кибернетического диктатора. Рев дюз заглушил его слова. На площадь
спускались еще две ракеты, тоже ржавые. Из Пантеона-Рефрижератора
побежали заиндевевшие женщины. Началась давка. Я понял, что попал в
эпоху возвращений, и торопливо нажал на педаль.
Город исчез и долго не появлялся. Осталась стена, за которой с
удручающим однообразием полыхали пожары и вспыхивали зарницы. Странное
это было зрелище: совершенная пустота и только стена на западе.
Странное
это было зрелище: совершенная пустота и только стена на западе. Но вот
наконец загорелся яркий свет, и я сейчас же остановился.
Вокруг расстилалась безлюдная цветущая страна. Колыхались хлеба.
Бродили тучные стада, но культурных пастухов видно не было. На горизонте
серебрились знакомые прозрачные купола, виадуки и спиральные спуски.
Совсем рядом с запада по-прежнему возвышалась стена.
Кто-то тронул меня за колено, и я вздрогнул. Возле меня стоял
маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами.
— Тебе что, малыш? — спросил я.
— Твой аппарат поврежден? — осведомился он мелодичным голосом.
— Взрослым надо говорить «вы», — сказал я наставительно. Он очень
удивился, потом лицо его просветлело.
— Ах да, припоминаю. Если мне не изменяет память, так было принято
в Эпоху Принудительной Вежливости. Коль скоро обращение на «ты»
дисгармонирует с твоим эмоциональным ритмом, я готов удовольствоваться
любым ритмичным тебе обращением.
Я не нашелся, что ответить, и тогда он присел на корточки перед
машиной, потрогал ее в разных местах и произнес несколько слов, которых
я совершенно не понял. Славный это был мальчуган, очень чистенький,
очень здоровый и ухоженный, но он показался мне слишком уж серьезным для
своих лет.
За стеной оглушительно затрещало, и мы оба обернулись. Я увидел,
как жуткая чешуйчатая лапа о восьми пальцах ухватилась за гребень стены,
напряглась, разжалась и исчезла.
— Слушай, малыш, — сказал я, — что это за стена?
Он обратил на меня серьезный застенчивый взгляд.
— Это так называемая Железная Стена, — ответил он. — К
сожалению, мне неизвестна этимология обоих этих слов, но я знаю, что она
разделяет два мира — Мир Гуманного Воображения и Мир Страха перед
Будущим. — Он помолчал и добавил: — Этимология слова «страх» мне тоже
неизвестна.
— Любопытно, — сказал я. — А нельзя ли посмотреть? Что это за
Мир Страха?
— Конечно, можно. Вот коммуникационная амбразура. Удовлетвори свое
любопытство.
Коммуникационная амбразура имела вид низенькой арки, закрытой
броневой дверцей. Я подошел и нерешительно взялся за щеколду. Мальчик
сказал мне вслед:
— Не могу не предупредить. Если там с тобой что-нибудь случится,
тебе придется предстать перед Объединенным Советом Ста Сорока Миров.
Я приоткрыл дверцу. Тррах! Бах! Уау! Аи-и-и-и! Ду-ду-ду-ду-ду! Все
пять моих чувств были травмированы одновременно. Я увидел красивую
блондинку с неприличной татуировкой меж лопаток, голую и длинноногую,
палившую из двух автоматических пистолетов в некрасивого брюнета, из
которого при каждом попадании летели красные брызги. Я услыхал грохот
разрывов и душераздирающий рев чудовищ. Я обонял неописуемый смрад
гнилого горелого небелкового мяса.