Понедельник начинается в субботу

Теперь хорошо было бы вернуться домой и заняться всеми этими
диванными делами вплотную. Поэкспериментировать с книгой-перевертышем,
поговорить с котом Василием начистоту и посмотреть, нет ли в избе на
куриных ногах еще чего-нибудь интересного. Но дома меня ждал мой
«Москвич» и необходимость делать как ЕУ, так и ТО. С ЕУ еще можно было
примириться, это всего-навсего Ежедневный Уход, всякое там вытряхивание
ковриков и обмыв кузова струей воды под давлением, каковой обмыв,
впрочем, можно заменить при нужде поливанием из садовой лейки или ведра.
Но вот ТО… Чистоплотному человеку в жаркий день страшно подумать о ТО.
Потому что ТО есть не что иное, как Техническое Обслуживание, а
техническое обслуживание состоит в том, что я лежу под автомобилем с
масляным шприцем в руках и постепенно переношу содержимое шприца как в
колпачковые масленки, так и себе на физиономию. Под автомобилем жарко и
душно, а днище его, покрытое толстым слоем засохшей грязи… Короче
говоря, мне не очень хотелось домой.

Глава четвертая

Кто позволил себе эту дьявольскую
шутку? Схватить его и сорвать с
него маску, чтобы мы знали, кого
нам поутру повесить на крепостной
стене!

Э. По

Я купил позавчерашнюю «Правду», выпил газированной воды и устроился на
скамье в садике, в тени Доски Почета. Было одиннадцать часов. Я внимательно
прочитал газету. На это ушло семь минут. Тогда я прочитал статью о
гидропонике, фельетон о хапугах из Канска и большое письмо рабочих
химического завода в редакцию. Это заняло всего-навсего 22 минуты. Не
сходить ли в кино, подумал я. Но «Козару» я уже видел — один раз в кино и
один раз по телевизору. Тогда я решил попить воды, сложил газету и встал. Из
всей старухиной меди в кармане у меня остался всего один пятак. Пропью,
решил я, выпил воды с сиропом, получил копейку сдачи и купил в соседнем
ларьке коробок спичек. Больше делать мне в центре города было решительно
нечего. И я пошел куда глаза глядят — в неширокую улицу между магазином N2
и столовой N 11.
Прохожих на улице почти не было. Меня обогнал большой пыльный
грузовик с грохочущим трейлером. Шофер, высунув в окно локоть и
голову, устало смотрел на булыжную мостовую. Улица, понижаясь, круто
заворачивала направо, у поворота рядом с тротуаром торчал из земли ствол
старинной чугунной пушки, дуло ее было забито землей и окурками. Вскоре
улица кончилась обрывом к реке. Я посидел на краю обрыва и полюбовался
пейзажем, затем перешел на другую сторону и побрел обратно.

«Интересно, куда девался тот грузовик?» — подумал вдруг я. Спуска
с обрыва не было. Я стал оглядываться, ища ворота по сторонам улицы, и
тут обнаружил небольшой, но очень старинный дом, стиснутый между двумя
угрюмыми кирпичными лабазами. Окна нижнего этажа его были забраны
железными прутьями и до половины замазаны мелом. Дверей же в доме вообще
не было. Я заметил это сразу потому, что вывеска, которую обычно
помещают рядом с воротами или рядом с подъездом, висела здесь прямо
между двумя окнами. На вывеске было написано: «АН СССР НИИЧАВО». Я
отошел на середину улицы: да, два этажа по десяти окон и ни одной двери.
А справа и слева, вплотную, лабазы. «НИИЧАВО,— подумал я. —
Научно-исследовательский институт… Чаво? В смысле — чего? Чрезвычайно
Автоматизированной Вооруженной Охраны? Черных Ассоциаций Восточной
Океании? Изба на курногах, — подумал я, — музей этого самого НИИЧАВО.
Мои попутчики, наверное, тоже отсюда. И те, в чайной, — тоже…» С
крыши здания поднялась стая ворон и с карканьем закружилась над улицей.
Я повернулся и пошел назад, на площадь.
Все мы наивные материалисты, думал я. И все мы рационалисты. Мы
хотим, чтобы все немедленно было объяснено рационалистически, то есть
сведено к горсточке уже известных фактов. И ни у кого из нас ни на грош
диалектики. Никому в голову не приходит, что между известными фактами и
каким-то новым явлением может лежать море неизвестного, и тогда мы
объявляем новое явление сверхъестественным и, следовательно,
невозможным. Вот, например, как бы мэтр Монтескье принял сообщение об
оживлении мертвеца через сорок пять минут после зарегистрированной
остановки сердца? В штыки бы, наверное, принял. Так сказать, в багинеты.
Объявил бы это обскурантизмом и поповщиной. Если бы вообще не отмахнулся
от такого сообщения. А если бы это случилось у него на глазах, то он
оказался бы в необычайно затруднительном положении. Как я сейчас, только
я привычнее. А ему пришлось бы либо счесть это воскрешение
жульничеством, либо отречься от собственных ощущений, либо даже отречься
от материализма. Скорее всего, он счел бы воскрешение жульничеством. Но
до конца жизни воспоминание об этом ловком фокусе раздражало бы его
мысль, подобно соринке в глазу… Но мы-то дети другого века. Мы всякое
повидали: и живую голову собаки, пришитую к спине другой живой собаки; и
искусственную почку величиной со шкаф; и мертвую железную руку,
управляемую живыми нервами; и людей, которые могут небрежно заметить:
«Это было уже после того, как я скончался в первый раз…» Да, в наше
время у Монтескье было бы немного шансов остаться материалистом. А мы
вот остаемся, и ничего! Правда, иногда бывает трудно — когда случайный
ветер вдруг доносит до нас через океан неизвестного странные лепестки с
необозримых материков непознанного.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74