— Тогда пойдем расписочку напишем…
Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой,
но все-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна
стоял массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед
столом — колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался
обширный диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями,
была вешалка с какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и
ушанки). В комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей
побелкой, а напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой
раме. Пол был выскоблен и покрыт полосатыми половиками.
За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос
Романа повышался и понижался. «Скатерть, инвентарный номер двести сорок
пять…» — «Вы еще каждую половицу запишите!..» — «Стол обеденный…»
— «Печь вы тоже запишете?..» — » Порядок нужен… Диван…»
Я подошел к окну и отдернул занавеску. За окном был дуб, больше
ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень
древнее растение. Кора была на нем серая и какая-то мертвая, а
чудовищные корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым
лишайником. «И еще дуб запишите!» — сказал за стеной Роман. На
подоконнике лежала пухлая засаленная книга, я бездумно полистал ее,
отошел от окна и сел на диван. И мне сейчас же захотелось спать. Я
подумал, что вел сегодня машину четырнадцать часов, что не стоило,
пожалуй, так торопиться, что спина у меня болит, а в голове все
путается, что плевать мне в конце концов на эту нудную старуху, и скорее
бы все кончилось и можно было бы лечь и заснуть…
— Ну вот, — сказал Роман, появляясь на пороге. — Формальности
окончены. — Он помотал рукой с растопыренными пальцами, измазанными в
чернилах. — Наши пальчики устали: мы писали, мы писали… Ложитесь
спать. Мы уходим, а вы спокойно ложитесь спать. Что вы завтра делаете?
— Жду, — вяло ответил я.
— Где?
— Здесь. И около почтамта.
— Завтра вы, наверное, не уедете?
— Завтра вряд ли… Скорее всего — послезавтра.
— Тогда мы еще увидимся. Наша любовь впереди. — Он улыбнулся,
махнул рукой и вышел.
Я лениво подумал, что надо было бы его проводить и попрощаться с
Володей, и лег. Сейчас же в комнату вошла старуха. Я встал. Старуха
некоторое время пристально на меня глядела.
— Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, — сказала она с
беспокойством.
— Не стану я цыкать, — сказал я утомленно. — Я спать стану.
— И ложись, и спи… Денежки только вот заплати и спи…
Я полез в задний карман за бумажником.
.. Денежки только вот заплати и спи…
Я полез в задний карман за бумажником.
— Сколько с меня?
Старуха подняла глаза к потолку. — Рубль положим за помещение…
Полтинничек за постельное белье — мое оно, не казенное. За две ночи
выходит три рубли… А сколько от щедрот накинешь — за беспокойство,
значит, — я уж и не знаю…
Я протянул ей пятерку.
— От щедрот пока рубль, — сказал я. — А там видно будет.
Старуха живо схватила деньги и удалилась, бормоча что-то про сдачу.
Не было ее довольно долго, и я уже хотел махнуть рукой и на сдачу и на
белье, но она вернулась и выложила на стол пригоршню грязных медяков.
— Вот тебе и сдача, батюшка, — сказала она. — Ровно рублик,
можешь не пересчитывать.
— Не буду пересчитывать, — сказал я. — Как насчет белья?
— Сейчас постелю. Ты выйди во двор, прогуляйся, а я постелю.
Я вышел, на ходу вытаскивая сигареты. Солнце, наконец, село, и
наступила белая ночь. Где-то лаяли собаки. Я присел под дубом на вросшую
в землю скамеечку, закурил и стал смотреть на бледное беззвездное небо.
Откуда-то бесшумно появился кот, глянул на меня флюоресцирующими
глазами, затем быстро вскарабкался на дуб и исчез в темной листве. Я
сразу забыл о нем и вздрогнул, когда он завозился где-то наверху. На
голову мне посыпался мусор. «Чтоб тебе…» — сказал я вслух и стал
отряхиваться. Спать хотелось необычайно. Из дому вышла старуха, не
замечая меня, побрела к колодцу. Я понял это так, что постель готова, и
вернулся в комнату.
Вредная бабка постелила мне на полу. Ну уж нет, подумал я, запер
дверь на щеколду, перетащил постель на диван и стал раздеваться.
Сумрачный свет падал из окна, на дубе шумно возился кот. Я замотал
головой, вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный:
крупная сухая рыбья чешуя. Колко спать будет, подумал я, повалился на
подушку и сразу уснул.
Глава вторая
…Опустевший дом превратился в логово
лисиц и барсуков, и потому здесь могут
появляться странные оборотни и призраки.
А. Уэда
Я проснулся посреди ночи оттого, что в комнате разговаривали.
Разговаривали двое, едва слышным шепотом. Голоса были очень похожи, но один
был немного сдавленный и хрипловатый, а другой выдавал крайнее раздражение.
— Не хрипи, — шептал раздраженный. — Ты можешь не хрипеть?
— Могу, — отозвался сдавленный и заперхал.
— Да тише ты… — прошипел раздраженный.
— Хрипунец, — объяснил сдавленный. — Утренний кашель
курильщика… — Он снова заперхал.
— Удались отсюда, — сказал раздраженный.