— П-приветствую вас! — пробасил он, кладя передо мною ключи от
своих лабораторий. — Б-бедняга, к-как же вы это? В-вам веселиться надо
в т-такую ночь, я п-позвоню Модесту, что за г-глупости, я сам
п-подежурю…
Видно было, что мысль эта пришла только что ему в голову и он
страшно ею загорелся.
— Н-ну-ка, где здесь его т-телефон? П-проклятье, н-никогда не
п-помню т-телефонов… Один-п-пятнадцать или п-пять-одиннадцать…
— Что вы, Федор Симеонович, спасибо! — вскричал я. — Не надо! Я
тут как раз поработать собрался!
— Ах, п-поработать! Это д-другое дело! Эт’ хорошо, эт’ здорово, вы
м-молодец!.. А я, ч-черт, электроники н-ни черта не знаю… Н-надо
учиться, а т-то вся эта м-магия слова, с-старье, ф-фокусы-покусы с
п-психополями, п-примитив… Д-дедовские п-приемчики…
Он тут же, не сходя с места, сотворил две большие антоновки, одну
вручил мне, а от второй откусил сразу половину и принялся сочно
хрустеть.
— П-проклятье, опять ч-червивое сделал… У вас как, х-хорошее?
Эт’ хорошо… Я к в-вам, Саша, п-попозже еще загляну, а то я н-не совсем
п-понимаю все-таки систему к-команд… В-водки только выпью и з-зайду…
Д-двадцать д-девятая к-команда у вас там в м-машине… Т-то ли машина
врет, то ли я н-не понимаю… Д-детективчик вам п-принесу, Г-гарднера.
В-вы ведь читаете по-англицки? Х-хорошо, шельма, пишет, з-здорово!
П-перри Мейсон у него там, з-зверюга-адвокат, з-знаете?.. А п-потом еще
что-нибудь д-дам, с-сайнс-фикшн к-какую-нибудь… А-азимова дам или
Б-брэдбери…
Он подошел к окну и сказал восхищенно:
— П-пурга, черт возьми, л-люблю!…
Вошел, кутаясь в норковую шубу, тонкий и изящный Кристобаль Хозевич
Хунта. Федор Симеонович обернулся.
— А, К-кристо! — воскликнул он. — П-полюбуйся, Камноедов этот,
д-дурак, засадил м-молодого п-парня дежурить н-на Новый год. Д-давай
отпустим его, вдвоем останемся, в-вспомним старину, в-выпьем, а? Ч-что
он тут будет мучиться? Ему п-плясать надо, с д-девушками…
Хунта положил на стол ключи и сказал небрежно:
— Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях,
когда достигается через преодоление препятствий…
— Н-ну еще бы! — загремел Федор Симеонович. — М-много крови,
много п-песен за п-прелестных льется дам… К-как это там у вас? Только
тот достигнет цели, кто не знает с-слова «страх»…
— Именно, — сказал Хунта. — И потом — я не терплю
благотворительности.
— Б-благотворительности он не терпит! А кто у меня выпросил
Одихмантьева? П-переманил, п-понимаешь, такого лаборанта… Ставь теперь
б-бутылку шампанского, н-не меньше.
. Ставь теперь
б-бутылку шампанского, н-не меньше… С-слушай, не надо шампанского!
Амонтильядо! У т-тебя еще осталось от т-толедских запасов?
— Нас ждут, Теодор, — напомнил Хунта.
— Д-да, верно… Надо еще г-галстук найти… и валенки, такси же
не д-достанешь… Мы пошли, Саша, н-не скучайте тут.
— В новогоднюю ночь в институте дежурные не скучают, — негромко
сказал Хунта. — Особенно новички.
Они пошли к двери. Хунта пропустил Федора Симеоновича вперед и,
прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем на
стене соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, как
след пучка электронов на экране осциллографа. Я трижды плюнул через
левое плечо.
Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом смысла жизни, был
человек замечательный, но, по-видимому, совершенно бессердечный.
Некогда, в ранней молодости, он долго был Великим Инквизитором и по сию
пору сохранил тогдашние замашки. Почти все свои неудобопонятные
эксперименты он производил либо над собой, либо над своими сотрудниками,
и об этом уже при мне говорили на общем профсоюзном собрании. Занимался
он изучением смысла жизни, но продвинулся пока не очень далеко, хотя и
получил интересные результаты, доказав, например, теоретически, что
смерть отнюдь не является непременным атрибутом жизни. По поводу этого
последнего открытия тоже возмущались — на философском семинаре. В
кабинет к себе он почти никого не пускал, и по институту ходили смутные
слухи, что там масса интересных вещей. Рассказывали, что в углу кабинета
стоит великолепно выполненное чучело одного старинного знакомого
Кристобаля Хозевича, штандартенфюрера СС в полной парадной форме, с
моноклем, кортиком, железным крестом, дубовыми листьями и прочими
причиндалами. Хунта был великолепным таксидермистом. Штандартенфюрер, по
словам Кристобаля Хозевича, — тоже. Но Кристобаль Хозевич успел раньше.
Он любил успевать раньше — всегда и во всем. Не чужд ему был и
некоторый скептицизм. В одной из его лабораторий висел огромный плакат:
«Нужны ли мы нам?» Очень незаурядный человек.
Ровно в три часа, в соответствии с трудовым законодательством,
принес ключи доктор наук Амвросий Амбруазович Выбегалло. Он был в
валенках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятого
воротника торчала вперед седоватая нечистая борода. Волосы он стриг под
горшок, так что никто никогда не видел его ушей.
— Эта… — сказал он, приближаясь. — У меня там, может, сегодня
кто вылупится. В лаборатории, значить. Надо бы, эта, посмотреть. Я ему
там запасов наложил, эта, хлебца, значить, буханок пять, ну там отрубей
пареных, два ведра обрату. Ну, а как все, эта, поест, кидаться начнет,
значить. Так ты мне, мон шер, того, брякни, милый.
Он положил передо мной связку амбарных ключей и в каком-то
затруднении открыл рот, уставясь на меня.