— Пойдем.
— Куда? — сказал я. Я знал куда.
— Газету делать.
— Зачем?
— Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось
два дня, а ничего не готово.
Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей
газеты, главным подгонялой и цензором.
— Слушай, — сказал я, — давай завтра, а?
— Завтра я не смогу, — сказала Стеллочка. — Завтра я улетаю в
Сухуми. Павианов записывать. Выбегалло говорит, что надо вожака
записать, как самого ответственного… Сам он к вожаку подходить боится,
потому что вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
Я вздохнул, сложил дела и пошел за Стеллочкой, потому что один я
стихи сочинять не могу. Мне нужна Стеллочка. Она всегда дает первую
строку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
— Где будем делать? — спросил я по дороге. — В месткоме?
— В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас
пустил к себе Роман.
— А о чем писать надо? Опять про баню?
— Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую гору. Хому Брута надо
заклеймить.
— Хома наш Брут — ужасный плут, — сказал я.
— И ты, Брут, — сказала Стелла.
— Это идея, — сказал я. — Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета — огромный
девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью,
пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд
с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и
виднелся выпуклый волосатый животик.
— Здорово, — сказал я.
— Привет, — сказал Саня.
Гремела музыка — Саня крутил портативный приемник.
— Ну что тут у вас? — сказал я, сгребая заметки.
Заметок было немного. Была передовая «Навстречу празднику». Была
заметка Кербера Псоевича «Результаты обследования состояния выполнения
распоряжения дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого —
начало второго квартала». Была статья профессора Выбегаллы «Наш долг —
это долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами». Была
статья Володи Почкина «О всесоюзном совещании по электронной магии».
Была заметка какого-то домового «Когда же продуют паровое отопление на
четвертом этаже». Была статья председателя столового комитета «Ни рыбы,
ни мяса» — шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась
она словами: «Фосфор нужен человеку как воздух». Была заметка Романа о
работах отдела Недоступных Проблем. Для рубрики «Наши ветераны» была
статья Кристобаля Хунты «От Севильи до Гренады. 1547 г.». Было еще
несколько маленьких заметок, в которых критиковалось: отсутствие
надлежащего порядка в кассе взаимопомощи; наличие безалаберности в
организации работы добровольной пожарной дружины; допущение азартных игр
в виварии.
Было несколько карикатур. На одной изображался Хома Брут,
расхлюстанный и с лиловым носом. На другой высмеивалась баня — был
нарисован голый синий человек, застывающий под ледяным душем.
— Ну и скучища! — сказал я. — А может, не надо стихов?
— Надо, — сказала Стеллочка со вздохом.
— Я уже заметки и так и сяк раскладывала, все равно остается
свободное место.
— А пусть Саня там чего-нибудь нарисует. Колосья какие-нибудь,
расцветающие анютины глазки… А, Санька?
— Работайте, работайте, — сказал Дрозд. — Мне заголовок писать.
— Подумаешь, — сказал я. — Три слова написать.
— На фоне звездной ночи, — сказал Дрозд внушительно. — И ракету.
Еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал.
— Так сходи поешь, — сказал я.
— А мне не на что, — сказал он раздраженно. — Я магнитофон
купил. В комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы
сделали мне пару бутербродов. С маслом и вареньем. Или лучше десятку
сотворите.
Я вынул рубль и показал ему издали.
— Вот заголовок напишешь — получишь.
— Насовсем? — живо сказал Саня.
— Нет. В долг.
— Ну, это все равно, — сказал он. — Только учти, что я сейчас
умру. У меня уже начались спазмы. И холодеют конечности.
— Врет он все, — сказала Стелла. — Саша, давай вон за тот столик
сядем и все стихи сейчас напишем.
Мы сели за отдельный столик и разложили перед собой карикатуры.
Некоторое время мы смотрели на них в надежде, что нас осенит. Потом
Стелла произнесла:
— Таких людей, как этот Брут, поберегись — они сопрут!
— Что сопрут? — спросил я. — Он разве что-нибудь спер?
— Нет, — сказала Стелла. — Он хулиганил и дрался. Это я для
рифмы.
Мы снова подождали. Ничего, кроме «поберегись — они сопрут», в
голову мне не лезло.
— Давай рассуждать логически, — сказал я. — Имеется Хома Брут.
Он напился пьяный. Дрался. Что он еще делал?
— К девушкам приставал, — сказала Стелла. — Стекло разбил.
— Хорошо, — сказал я. — Еще?
— Выражался…
— Вот странно, — подал голос Саня Дрозд. — Я с этим Брутом
работал в кинобудке. Парень как парень. Нормальный…
— Ну? — сказал я.
— Ну и все.
— Ты рифму можешь дать на «Брут»? — спросил я.
— Прут.
— Уже было, — сказал я. — Спрут.
— Да нет. Прут. Палка такая, которой секут.
Стелла сказала с выражением:
— Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите
Брута там и тут.
— Не годится, — сказал Дрозд.