.. Но квантовый умклайдет… гиперполя… трансгрессивные
воплощения… Обобщенный закон Ломоносова-Лавуазье… — Он виновато
развел руками.
— О чем разговор! — поспешно сказал я. — Я ведь и не
претендую… Конечно же, я абсолютно не подготовлен.
Тут я спохватился и предложил ему закурить.
— Благодарю вас, — сказал незнакомец. — Не употребляю, к
великому моему сожалению.
Тогда, пошевелив от вежливости пальцами, я осведомился — не
спросил, а именно осведомился:
— Не позволено ли мне будет узнать, чему я обязан приятностию
нашей встречи?
Незнакомец опустил глаза.
— Боюсь показаться нескромным, — сказал он, — но, увы, я должен
признаться, что уже довольно давно нахожусь здесь. Мне не хотелось бы
называть имена, но, я думаю, даже вам, как вы ни далеки от всего этого,
Александр Иванович, ясно, что вокруг дивана возникла некоторая
нездоровая суета, назревает скандал, атмосфера накаляется, напряженность
растет. В такой обстановке неизбежны ошибки, чрезвычайно нежелательные
случайности… Не будем далеко ходить за примерами. Некто — повторяю,
мне не хотелось бы называть имена, тем более что это сотрудник,
достойный всяческого уважения, а говоря об уважении, я имею в виду если
не манеры, то большой талант и самоотверженность, — так вот, некто,
спеша и нервничая, теряет здесь умклайдет, и умклайдет становится
центром сферы событий, в которые оказывается вовлеченным человек,
совершенно к оным не причастный… — Он поклонился в мою сторону. — А
в таких случаях совершенно необходимо воздействие, как-то нейтрализующее
вредные влияния… — Он значительно посмотрел на отпечатки ботинок на
потолке. Затем улыбнулся мне. — Но я не хотел бы показаться абстрактным
альтруистом. Конечно, все эти события меня весьма интересуют как
специалиста и как администратора… Впрочем, я не намерен более мешать
вам, и, поскольку вы сообщили мне уверенность в том, что больше не
будете экспериментировать с умклайдетом, я попрошу у вас разрешения
откланяться.
Он поднялся.
— Ну что вы! — вскричал я. — Не уходите! Мне так приятно
беседовать с вами, у меня к вам тысяча вопросов!..
— Я чрезвычайно ценю вашу деликатность, Александр Иванович, но вы
утомлены, вам необходимо отдохнуть…
— Нисколько! — горячо возразил я. — Наоборот!
— Александр Иванович, — произнес незнакомец, ласково улыбаясь и
пристально глядя мне в глаза. — Но ведь вы действительно утомлены. И вы
действительно хотите отдохнуть.
И тут я почувствовал, что действительно засыпаю. Глаза мои
слипались. Говорить больше не хотелось.
Говорить больше не хотелось. Ничего больше не хотелось.
Страшно хотелось спать.
— Было исключительно приятно познакомиться с вами, — сказал
незнакомец негромко.
Я видел, как он начал бледнеть, бледнеть и медленно растворился в
воздухе, оставив после себя легкий запах дорогого одеколона. Я кое-как
расстелил матрас на полу, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул.
Разбудило меня хлопанье крыльев и неприятный клекот. В комнате стоял
странный голубоватый полумрак. Орел на печке шуршал, гнусно орал и
стучал крыльями по потолку. Я сел и огляделся. На середине комнаты парил
в воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и в полосатой
гавайке навыпуск. Он парил над цилиндриком и, не прикасаясь к нему,
плавно помавал огромными костистыми лапами.
— В чем дело? — спросил я.
Детина мельком взглянул на меня из-под плеча и отвернулся.
— Не слышу ответа, — сказал я зло. Мне все еще очень хотелось
спать.
— Тихо, ты, смертный, — сипло произнес детина. Он прекратил свои
пассы и взял цилиндрик с пола. Голос его показался мне знакомым.
— Эй, приятель! — сказал я угрожающе. — Положи эту штуку на
место и очисти помещение.
Детина смотрел на меня, выпячивая челюсть. Я откинул простыню и
встал.
— А ну, положи умклайдет! — сказал я в полный голос.
Детина опустился на пол и, прочно упершись ногами, принял стойку. В
комнате стало гораздо светлее, хотя лампочка не горела.
— Детка, — сказал детина, — ночью надо спать. Лучше ляг сам.
Парень был явно не дурак подраться. Я, впрочем, тоже.
— Может, выйдем во двор? — деловито предложил я, подтягивая
трусы.
Кто-то вдруг произнес с выражением:
— «Устремив свои мысли на высшее «Я», свободный от вожделения и
себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна!»
Я вздрогнул. Парень тоже вздрогнул.
— «Бхагавад-гита»! — сказал голос. — Песнь третья, стих
тридцатый.
— Это зеркало, — сказал я машинально.
— Сам знаю, — проворчал детина.
— Положи умклайдет, — потребовал я.
— Чего ты орешь, как больной слон? — сказал парень. — Твой он,
что ли?
— А может быть, твой?
— Да, мой!
Тут меня осенило.
— Значит, диван тоже ты уволок?
— Не суйся не в свои дела, — посоветовал парень.
— Отдай диван, — сказал я. — На него расписка написана.
— Пошел к черту! — сказал детина, озираясь.
И тут в комнате появились еще двое: Тощий и Толстый, оба в
полосатых пижамах, похожие на узников Синг-Синга.
— Корнеев! — завопил Толстый. — Так это вы воруете диван?! Какое
безобразие!
— Идите вы все… — сказал детина.
— Вы грубиян! — закричал Толстый. — Вас гнать надо! Я на вас
докладную подам!
— Ну и подавайте, — мрачно сказал Корнеев. — Займитесь любимым
делом.
— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Вы мальчишка! Вы
дерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать!
— Я уже пострадал, — вмешался я. — Дивана нет, сплю как собака,
каждую ночь разговоры… Орел этот вонючий…
Толстый немедленно повернулся ко мне.
— Неслыханное нарушение дисциплины, — заявил он. — Вы должны
жаловаться… А вам должно быть стыдно! — Он снова повернулся к
Корнееву.
Корнеев угрюмо запихивал умклайдет за щеку. Тощий вдруг спросил
тихо и угрожающе:
— Вы сняли Тезис, Корнеев?
Детина мрачно ухмыльнулся.
— Да нет там никакого Тезиса, — сказал он.
— Что вы все сепетите? Не хотите, чтобы мы диван воровали — дайте
нам другой транслятор…
— Вы читали приказ о неизъятии предметов из запасника? — грозно
осведомился Тощий.
Корнеев сунул руки в карманы и стал смотреть в потолок.
— Вам известно постановление Ученого совета? — осведомился Тощий.
— Мне, товарищ Демин, известно, что понедельник начинается в
субботу, — угрюмо сказал Корнеев.
— Не разводите демагогию, — сказал Тощий. — Немедленно верните
диван и не смейте сюда больше возвращаться.
— Не верну я диван, — сказал Корнеев. — Эксперимент закончим —
вернем.
Толстый устроил безобразную сцену. «Самоуправство!.. — визжал он.
— Хулиганство!..» Гриф опять взволнованно заорал. Корнеев, не вынимая
рук из карманов, повернулся спиной и шагнул сквозь стену. Толстяк
устремился за ним с криком: «Нет, вы вернете диван!» Тощий сказал мне:
— Это недоразумение. Мы примем меры, чтобы оно не повторилось.
Он кивнул и тоже двинулся к стене.
— Погодите! — вскричал я. — Орла! Орла заберите! Вместе с
запахом!
Тощий, уже наполовину войдя в стену, обернулся и поманил орла
пальцем. Гриф шумно сорвался с печки и втянулся ему под ноготь. Тощий
исчез. Голубой свет медленно померк, стало темно, в окно снова
забарабанил дождь. Я включил свет и оглядел комнату. В комнате все было
по-прежнему, только на печке зияли глубокие царапины от когтей грифа, да
на потолке дико и нелепо темнели рубчатые следы моих ботинок.
— Прозрачное масло, находящееся в корове, — с идиотским
глубокомыслием произнесло зеркало — не способствует ее питанию, но оно
снабжает наилучшим питанием, будучи обработано надлежащим способом.