.
Я поискал глазами цилиндрик. Он стоял, касаясь пола краем торца, в
положении, исключающем всякую возможность равновесия. Я осторожно
приблизился и опустился возле него на корточки. Цилиндрик тихо
потрескивал и раскачивался. Я долго смотрел на него, вытянув шею, потом
подул на него. Цилиндрик качнулся сильнее, наклонился, и тут за моей
спиной раздался хриплый клекот и пахнуло ветром. На печке аккуратно
складывал крылья исполинский гриф с голой шеей и зловещим загнутым
клювом.
— Здравствуйте, — сказал я. Я был убежден, что гриф говорящий.
Гриф, склонив голову, посмотрел на меня одним глазом и сразу стал
похож на курицу. Я приветственно помахал рукой. Гриф открыл было клюв,
но разговаривать не стал. Он поднял крыло и стал искаться у себя под
мышкой, щелкая клювом. Цилиндрик все покачивался и трещал. Гриф перестал
искаться, втянул голову в плечи и прикрыл глаза желтой пленкой. Стараясь
не поворачиваться к нему спиной, я закончил уборку и выбросил мусор в
дождливую тьму за дверью. Потом я вернулся в комнату.
Гриф спал, пахло озоном. Я посмотрел на часы: было двадцать минут
первого. Я немного постоял над цилиндриком, размышляя над законом
сохранения энергии, а заодно и вещества. Вряд ли грифы конденсируются из
ничего. Если данный гриф возник здесь, в Соловце, значит, какой-то гриф
(не обязательно данный) исчез на Кавказе или где они там водятся. Я
прикинул энергию переноса и опасливо посмотрел на цилиндрик. Лучше его
не трогать, подумал я. Лучше его чем-нибудь прикрыть, и пусть стоит. Я
принес из прихожей ковшик, старательно прицелился и, не дыша, накрыл им
цилиндрик. Затем я сел на табурет, закурил и стал ждать еще чего-нибудь.
Гриф отчетливо сопел. В свете лампы его перья отливали медью, огромные
когти впились в известку. От него медленно распространялся запах гнили.
— Напрасно вы это сделали, Александр Иванович, — сказал приятный
мужской голос.
— Что именно? — спросил я, оглянувшись на зеркало.
— Я имею в виду умклайдет…
Говорило не зеркало. Говорил кто-то другой.
— Не понимаю, о чем речь, — сказал я. В комнате никого не было, и
я чувствовал раздражение.
— Я говорю про умклайдет, — произнес голос. — Вы совершенно
напрасно накрыли его железным ковшом. Умклайдет, или , как вы его
называете, волшебная палочка, требует чрезвычайно осторожного
обращения.
— Потому я и накрыл… Да вы заходите, товарищ, а то так очень
неудобно разговаривать.
— Благодарю вас, — сказал голос.
Прямо передо мной неторопливо сконденсировался бледный, весьма
корректный человек в превосходно сидящем сером костюме. Несколько
склонив голову набок, он осведомился с изысканнейшей вежливостью:
— Смею ли надеяться, что не слишком обеспокоил вас?
— Отнюдь нет, — сказал я, поднимаясь.
— Прошу вас, садитесь и
будьте как дома. Угодно чайку?
— Благодарю вас, — сказал незнакомец и сел напротив меня, изящным
жестом поддернув штанины. — Что касается чаю, то прошу извинения,
Александр Иванович, я только что отужинал.
Некоторое время он, светски улыбаясь, глядел мне в глаза. Я тоже
улыбался.
— Вы, вероятно, насчет дивана? — сказал я. — Дивана, увы, нет.
Мне очень жаль, и я даже не знаю…
Незнакомец всплеснул руками.
— Какие пустяки! — сказал он. — Как много шума из-за какого-то,
простите, вздора, в который никто к тому же по-настоящему не верит…
Посудите сами, Александр Иванович, устраивать склоки, безобразные
кинопогони, беспокоить людей из-за мифического — я не боюсь этого
слова, — именно мифического Белого Тезиса… Каждый трезвомыслящий
человек рассматривает диван как универсальный транслятор, несколько
громоздкий, но весьма добротный и устойчивый в работе. И тем более
смешны старые невежды, болтающие о Белом Тезисе… Нет, я и говорить не
желаю об этом диване…
— Как вам будет благоугодно, — сказал я, сосредоточив в этой
фразе всю свою светскость. — Поговорим о чем-нибудь другом.
— Суеверия… Предрассудки… — рассеянно проговорил незнакомец.
— Леность ума и зависть, зависть, поросшая волосами зависть… — Он
прервал самого себя. — Простите, Александр Иванович, но я бы осмелился
все-таки просить вашего разрешения убрать этот ковш. К сожалению, железо
практически не прозрачно для гиперполя, а возрастание напряженности
гиперполя в малом объеме…
— Ради бога, все, что вам угодно! Убирайте ковшик… Убирайте даже
этот самый… ум… ум… эту волшебную палочку… — Тут я остановился,
с изумлением обнаружив, что ковшика больше нет. Цилиндрик стоял в луже
жидкости, похожей на окрашенную ртуть. Жидкость быстро испарялась.
— Так будет лучше, уверяю вас, — сказал незнакомец. — Что же
касается вашего великодушного предложения убрать умклайдет, то я, к
сожалению, не могу им воспользоваться. Это уже вопрос морали и этики,
вопрос чести, если угодно… Условности так сильны! Я позволю себе
посоветовать вам больше не прикасаться к умклайдету. Я вижу, вы
ушиблись, и этот орел… Я думаю, вы чувствуете… э-э… некоторое
амбре…
— Да, — сказал я с чувством. — Воняет гадостно.
Мы посмотрели на орла. Гриф нахохлившись, дремал.
— Искусство управлять умклайдетом, — сказал незнакомец, — это
сложное и тонкое искусство. Вы ни в коем случае не должны огорчаться или
упрекать себя. Курс управления умклайдетом занимает восемь семестров и
требует основательных знаний квантовой алхимии. Как программист, вы,
вероятно, легко освоили бы умклайдет электронного уровня, так называемый
УЭУ-17… Но квантовый умклайдет.