— Да все равно он спит…
— Кто он такой? Откуда свалился?
— А я почему знаю?
— Вот досада… Ну просто феноменально не везет.
Опять соседям не спится, подумал я спросонья. Я вообразил, что я
дома. Дома у меня в соседях два брата-физика, которые обожают работать
ночью. К двум часам пополуночи у них кончаются сигареты, и тогда они
забираются ко мне в комнату и начинают шарить, стуча мебелью и
переругиваясь.
Я схватил подушку и швырнул в пустоту. Что-то с шумом обрушилось, и
стало тихо.
— Подушку верните, — сказал я, — и убирайтесь вон. Сигареты на
столе.
Звук собственного голоса разбудил меня окончательно. Я сел. Уныло
лаяли собаки, за стеной грозно храпела старуха. Я наконец вспомнил, где
нахожусь. В комнате никого не было. В сумеречном свете я увидел на полу
свою подушку и барахло, рухнувшее с вешалки. «Бабка голову оторвет», —
подумал я и вскочил. Пол был холодный, и я переступил на половики. Бабка
перестала храпеть. Я замер. Потрескивали половицы, что-то хрустело и
шелестело в углах. Бабка оглушительно свистнула и захрапела снова. Я
поднял подушку и бросил ее на диван. От рухляди пахло псиной. Вешалка
сорвалась с гвоздя и висела боком. Я поправил ее и стал подбирать
рухлядь. Едва я повесил последний салоп, как вешалка оборвалась и,
шаркнув по обоям, снова повисла на одном гвозде. Бабка перестала
храпеть, и я облился холодным потом. Где-то поблизости завопил петух. В
суп тебя, подумал я с ненавистью. Старуха за стеной принялась вертеться,
скрипели и щелкали пружины. Я ждал, стоя на одной ноге. Во дворе кто-то
сказал тихонько: «Спать пора, засиделись мы сегодня с тобой». Голос был
молодой, женский. «Спать так спать, — отозвался другой голос.
Послышался протяжный зевок. — Плескаться больше не будешь сегодня?» —
«Холодно что-то. Давай баиньки». Стало тихо. Бабка зарычала и заворчала,
и я осторожно вернулся на диван. Утром встану пораньше и все поправлю
как следует…
Я лег на правый бок, натянул одеяло на ухо, закрыл глаза и вдруг
понял, что спать мне совершенно не хочется — хочется есть. Ай-яй-яй,
подумал я. Надо было срочно принимать меры, и я их принял.
Вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений
звездной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом.
Решать, естественно, можно только численно, скажем, на БЭСМ… Я
вспомнил нашу БЭСМ. Панель управления цвета заварного крема. Женя кладет
на эту панель газетный сверток и неторопливо его разворачивает. «У тебя
что?» — «У меня с сыром и колбасой». С польской полукопченой,
кружочками. «Эх ты, жениться надо! У меня котлеты, с чесночком,
домашние. И соленый огурчик». Нет, два огурчика… Четыре котлеты и для
ровного счета четыре крепких соленых огурчика.
.. Четыре котлеты и для
ровного счета четыре крепких соленых огурчика. И четыре куска хлеба с
маслом…
Я откинул одеяло и сел. Может быть, в машине что-нибудь осталось?
Нет, все, что там было, я съел. Осталась поваренная книга для Валькиной
мамы, которая живет в Лежневе. Как это там… Соус пикан. Полстакана
уксусу, две луковицы… и перчик. Подается к мясным блюдам… Как сейчас
помню: к маленьким бифштексам. «Вот подлость, — подумал я,— ведь не
просто к бифштексам, а к ма-а-аленьким бифштексам». Я вскочил и подбежал
к окну. В ночном воздухе отчетливо пахло ма-а-аленькими бифштексами.
Откуда-то из недр подсознания всплыло: «Подавались ему обычные в
трактирах блюда, как то: кислые щи, мозги с горошком, огурец соленый (я
глотнул) и вечный слоеный сладкий пирожок…» — «Отвлечься бы», —
подумал я и взял книгу с подоконника. Это был Алексей Толстой, «Хмурое
утро». Я открыл наугад. «Махно, сломав сардиночный нож, вытащил из
кармана перламутровый ножик с полусотней лезвий и им продолжал
орудовать, открывая жестянки с ананасами (плохо дело, подумал я),
французским паштетом, с омарами, от которых резко запахло по комнате». Я
осторожно положил книгу и сел за стол на табурет. В комнате вдруг
обнаружился вкусный резкий запах: должно быть, пахло омарами. Я стал
размышлять, почему я до сих пор ни разу не попробовал омаров. Или,
скажем, устриц. У Диккенса все едят устриц, орудуют складными ножами,
отрезают толстые ломти хлеба, намазывают маслом… Я стал нервно
разглаживать скатерть. На скатерти виднелись неотмытые пятна. На ней
много и вкусно ели. Ели омаров и мозги с горошком. Ели маленькие
бифштексы с соусом пикан. Большие и средние бифштексы тоже ели. Сыто
отдувались, удовлетворенно цыкали зубом…
Отдуваться мне было не с чего, и я принялся цыкать зубом.
Наверное, я делал это громко и голодно, потому что старуха за
стеной заскрипела кроватью, сердито забормотала, загремела чем-то и
вдруг вошла ко мне в комнату. На ней была длинная серая рубаха, а в
руках она несла тарелку, и в комнате сейчас же распространился
настоящий, а не фантастический аромат еды. Старуха улыбалась. Она
поставила тарелку прямо передо мной и сладко пробасила:
— Откушай-ко, батюшка, Александр Иванович. Откушай, чем бог
послал, со мной переслал…
— Что вы, что вы, Наина Киевна, — забормотал я, — зачем же было
так беспокоить себя…
Но в руке у меня уже откуда-то оказалась вилка с костяной ручкой, и
я стал есть, а бабка стояла рядом, кивала и приговаривала:
— Кушай, батюшка, кушай на здоровьице…
Я съел все. Это была горячая картошка с топленым маслом.
— Наина Киевна, — сказал я истово, — вы меня спасли от голодной
смерти.