— Именно, — сказал Витька.
— А мы все за ненадобностью вымерли.
— А почему бы и нет? — сказал Витька.
— У меня есть один знакомый, — сказал Эдик. — Он утверждает, что
человек — это только промежуточное звено, необходимое природе для
создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона.
— А почему бы, в конце концов, и нет?
— А потому, что мне не хочется, — сказал Эдик. — У природы свои
цели, а у меня свои.
— Антропоцентрист, — сказал Витька с отвращением.
— Да, — гордо сказал Эдик.
— С антропоцентристами дискутировать не желаю, — сказал грубый
Корнеев.
— Тогда давай рассказывать анекдоты, — спокойно предложил Эдик и
сунул в рот еще один леденец.
Витькины дубли на столе продолжали работать. Самый маленький дубль
был уже ростом с муравья. Пока я слушал спор антропоцентриста с
космоцентристом, мне пришла в голову одна мысль.
— Ребятишечки, — сказал я с искусственным оживлением. — Что же
это вы не пошли на полигон?
— А зачем? — спросил Эдик.
— Ну, все-таки интересно…
— Я никогда не хожу в цирк, — сказал Эдик. — Кроме того: уби нил
валес, иби нил велис*.
———————————————————————-
* Где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хотеть
(лат.).
————————————————————————
— Это ты о себе? — спросил Витька.
— Нет. Это я о Выбегалле.
— Ребятишечки, — сказал я, — я ужасно люблю цирк. Не все ли вам
равно, где рассказывать анекдоты?
— То есть? — сказал Витька.
— Подежурьте за меня, а я сбегаю на полигон.
— Холодно, — напомнил Витька. — Мороз. Выбегалло.
— Очень хочется, — сказал я. — Очень все это таинственно.
— Отпустим ребенка? — спросил Витька у Эдика.
Эдик покивал.
— Идите, Привалов, — сказал Витька. — Это будет вам стоить четыре
часа машинного времени.
— Два, — сказал я быстро. Я ждал чего-нибудь подобного.
— Пять, — нахально сказал Витька.
— Ну три, — сказал я. — Я и так все время на тебя работаю.
— Шесть, — хладнокровно сказал Витька.
— Витя, — сказал Эдик, — у тебя на ушах отрастет шерсть.
— Рыжая, — сказал я злорадно. — Может быть, даже с прозеленью.
— Ладно уж, — сказал Витька. — Иди даром. Два часа меня устроят.
Мы вместе прошли в приемную. По дороге магистры затеяли невнятный
спор о какой-то циклотации, и мне пришлось их прервать, чтобы они
трансгрессировали меня на полигон. Я им уже надоел, и, спеша от меня
отделаться, они провели трансгрессию с такой энергией, что я не успел
одеться и влетел в толпу зрителей спиной вперед.
На полигоне все было готово. Публика пряталась за бронещиты.
Выбегалло торчал из свежевырытой траншеи и молодецки смотрел в большую
стереотрубу. Федор Симеонович и Кристобаль Хунта с сорокакратными
бинократарами в руках тихо переговаривались по латыни. Янус Полуэктович
в большой шубе равнодушно стоял в стороне и ковырял тростью снег. Б.
Питомник сидел на корточках возле траншеи с раскрытой книжечкой и
авторучкой наготове. А Г. Проницательный, увешанный фото- и
киноаппаратами, тер замерзшие щеки, крякал и стучал ногой об ногу за его
спиной.
Небо было ясное, полная луна склонялась к западу. Мутные стрелы
полярного сияния появлялись, дрожа, среди звезд и исчезали вновь.
Блестел снег на равнине, и большой округлый цилиндр автоклава был
отчетливо виден в сотне метров от нас.
Выбегалло оторвался от стереотрубы, прокашлялся и сказал:
— Товарищи! То-ва-ри-щи! Что мы наблюдаем в эту стереотрубу? В эту
стереотрубу, товарищи, мы, обуреваемые сложными чувствами, замирая от
ожидания, наблюдаем, как защитный колпак начинает автоматически
отвинчиваться… Пишите, пишите, — сказал он Б. Питомнику. — И
поточнее пишите… Автоматически, значить, отвинчиваться. Через
несколько минут мы будем иметь появление среди нас идеального человека
— шевалье, значить, сан пер э сан-репрош…*
————————————————————————
* Рыцарь без страха и упрека (фр.).
————————————————————————
Я и простым глазом видел, как отвинтилась крышка автоклава и
беззвучно упала в снег. Из автоклава ударила длинная, до самых звезд,
струя пара.
— Даю пояснение для прессы… — начал было Выбегалло, но тут
раздался страшный рев.
Земля поплыла и зашевелилась. Взвилась огромная снежная туча. Все
повалились друг на друга, и меня тоже опрокинуло и покатило. Рев все
усиливался, и, когда я с трудом, цепляясь за гусеницы грузовика,
поднялся на ноги, я увидел, как жутко, гигантской чашей в мертвом свете
Луны ползет, заворачиваясь внутрь, край горизонта, как угрожающе
раскачиваются бронещиты, как бегут врассыпную, падают и снова вскакивают
вывалянные в снегу зрители. Я увидел, как Федор Симеонович и Кристобаль
Хунта, накрытые радужными колпаками защитного поля, пятятся под натиском
урагана, как они, подняв руки, силятся растянуть защиту на всех
остальных, но вихрь рвет защиту в клочья, и эти клочья несутся над
равниной подобно огромным мыльным пузырям и лопаются в звездном небе. Я
увидел поднявшего воротник Януса Полуэктовича, который стоял,
повернувшись спиной к ветру, прочно упершись тростью в обнажившуюся
землю, и смотрел на часы.