— Ни-ни! Никому ни слова! Моя бедная репутация! О майн гот!
Было видно, что его буквально переполняет волнение.
— Да вы объяснитесь наконец барон! — взмолился господин копиист, и сам растревожившийся не на шутку.
Пристав с сомнением смерил собеседника взглядом с головы до ног, затем с ног до головы и хмыкнул. Подскочил к двери, рывком распахнул ее, выглянул наружу. Убедившись, что в коридоре нет посторонних, плотно прикрыл дверь. Повернулся к Ване и приложил палец к губам, призывая блюсти тайну.
У поэта начало закрадываться подозрение, что его новый приятель не в себе. Уже начал жалеть, что притащился сюда со своим делом.
Между тем немец на цыпочках подошел к чему-то лежавшему у стены и покрытому рядном. Рывком сдернул накидку.
Взорам Ивана предстала туша не то молодого оленя, не то косули. В общем, какой-то рогатой живности. (Вернее, живностью оно являлось когда-то, а теперь было мертвым-мертвехонько.) Четыре ноги, два уха, куцый хвост.
— Ну и?.. — все еще не понимал поэт.
— Гляньте-ка сюда!
Указал на голову животного.
Ну рога. Эка невидаль. Небольшие, потому как и особь была молодой. Один, два, три… Три?!!
— Их… три?..
— А я о чем? — закрутил ус барон. — Но вы присмотритесь к среднему получше…
Поэт склонился над тушей.
Ого!
Даже руками пощупал для верности.
— Это… н-не… рог… — то ли спросил, то ли подтвердил он.
Немец кивнул.
— Похоже на отросток какого-то дерева.
— Но откуда?
— А я почем знаю? — сердито фыркнул пристав. — Есть у меня соображения, но такого свойства, что вы, чего доброго, станете смеяться…
— Ну что вы! Как можно?!
— Я полагаю, что некто, охотясь, зарядил свое ружье какой-либо косточкой.
Допустим, вишневой. И, встретив сего оленя, выстрелил в него подобным зарядом. Убить не убил, а лишь ранил. И через какое-то время косточка проросла…
Господин копиист помимо воли заулыбался. Вот кому сам Бог велел книжки писать. Вторым Сирано де Бержераком станет.
— Вы шутите?
— А то нет? — рассмеялся и себе самый правдивый человек на Земле. — Но как это объяснить рационально?..
Барков пожал плечами.
— То-то, — рассудил офицер. — Этакий казус надобно бы в столичную Кунсткамеру отправить. Да жалко. Себе оставлю сей славный трофей. Велю изготовить чучело и повешу над камином в своем замке в Боденвердере.
— И откуда ж у вас сие диво?
— Какой-то мужик из лесу приволок. Перепуганный — жутко. Говорит, что подстрелил на охоте. Я и сам, признаться, струхнул, едва глянул.
Помолчав, пристав прищурился на поэта:
— Что-то много странностей стало твориться в губернии с вашим приездом, а, господин копиист? Змеи, крокодилы, псы эти жуткие. Теперь вот олень о трех рогах… Не желаете объясниться?..
— Так вы признаете все ж змей с крокодилами? — не ответив, поймал его на слове Ваня. — А при первой нашей встрече, помнится, все насмехались над «глупыми россказнями» черни?
— Tempora mutanter… — буркнул немец.
Дверь с шумом распахнулась.
— Видно, не видать мне трофея как собственных ушей, — неприветливо встретил появление архиепископовых ратников хозяин покоев. — За добычей явились, преподобные?
Козьма с Дамианом, кивнув Ивану, подошли к туше и, насупившись, стали осматривать диковину. Перекрестились, вздохнув горестно, и принялись увязывать невидальщину в рогожу.
— А вот не отдам! — воспротивился барон. — Кликну сейчас команду, да и выставлю вас взашей!
Братья кротко взглянули на него, и офицеру отчего-то стало не по себе. Он и сам не мог толком объяснить, отчего это его, боевого офицера и лютеранина, смущают эти двое православных юношей-монахов. Было в них что-то такое, особенное, от чего душа приходила в трепет.
— Не перечьте им, сударь, — молвил Барков. — Все равно ведь на их лад выйдет. А лучше скажите, не желаете ль принять участие в некоей кампании?..
Все трое уставились на петербуржца. Пристав с вопросом, а чернецы с осуждением и непониманием. Иван жестом успокоил парней, дескать, так надобно.
— Речь идет о безопасности государства. Есть подозрения, что здесь готовится чудовищный заговор…
— Scheise! — то ли в десятый, то ли в одиннадцатый раз за этот день выругался барон.
На сей раз брань относилась к высоким стенам Горнего Покровского монастыря, преодолеть которые представлялось воину делом невыполнимым.
А прежде офицер сопровождал ругательствами то одно, то другое место рассказа. Естественно, большую часть сведений, собранных им самим и полученных от владыки, господин копиист оставил при себе. Но и без того к концу его речей пристав был готов камня на камне не оставить от подозрительной обители. Хотел тотчас же ворваться вовнутрь силами всей своей команды и учинить форменный обыск.
— Scheise! И это тогда, когда государыня, можно сказать, находится при последнем издыха…
На сих словах он испуганно прихлопнул рот ладонью, поняв, что сболтнул лишнего.
— Scheise! И это тогда, когда государыня, можно сказать, находится при последнем издыха…
На сих словах он испуганно прихлопнул рот ладонью, поняв, что сболтнул лишнего. Тут и поэт призадумался. Откуда у провинциального служаки сведения государственной важности? Причем, судя по всему, последней свежести. Государыня, конечно, часто хворает. Однако ж еще три недели назад, когда Иван уезжал из Петербурга, пребывала в отменном здравии.