Девичьи игрушки

Прознав о такой напасти, приключившейся с его чадом, отец Семен вначале переполошился. Посадил на строжайший пост всю семью и стал проводить молебен за молебном, пытаясь искупить грехи тяжкие и отогнать наваждение бесовское.

Когда не помогло, попробовал более действенное средство. Вместе с сыном отправился пешком в Александро-Невскую лавру, чтоб испросить у святого князя милости. Облили слезами гроб с честными мощами. Однако и это осталось втуне.

Тогда иерей решил, что недурно бы сходить к бабке. Вдруг это у Ванятки с головою нелады? Всяко бывает. Сглазил ли кто или продуло ветром.

Бабка попалась сильная да умелая. Напоила ребенка каким-то отваром, пошептала над ним (батюшка потом все бил перед иконами поклоны, отмаливая провинность). И словно рукой сняло…

Оно, конечно, ничего никуда не делось. Просто Ваня смекнул, что не следует тятеньку с сестрицей почем зря своими придумками беспокоить. Отмалчивался, и вся недолга.

Только стал разуметь непонятные для всех прочих слова, которые все повторял появившийся в их доме ученый ворон: «Очи береги!»

Да, необычные свойства собственных глаз были для парня и радостью, и мукой.

Отрадой потому, что с этими чудными виденьями жизнь была ярче, интереснее. Никто вокруг не видел того, что открывалось зрению Ивана. Видеть тайную суть вещей — кто из людей не отдал бы за этот дар великие богатства мира?

Особенно стал ценить сей талант, когда к нему стала являться муза поэзии. Дивные, феерические образы переполняли воображение и просились на бумагу. Только успевай макать перо в чернила.

Пытка же заключалась в том, что сразу после очередного видения Иванову голову начинала терзать невыносимая боль. И чем взрослее становился он сам, а его фантомы — сложнее и заковыристее, тем большие муки испытывал.

Прежде утихомиривал их все больше травяными отварами да медовой настойкой, а как более или менее в возраст вошел, так водка стала наипервейшим и незаменимым средством… Осознавал, что губит себя, что не должно так вот жить, но поделать ничего не мог.

Сунулся как-то к одному заезжему медицинскому светилу, посетившему Северную Пальмиру с намерением подзаработать на непонятной «русской душе», но француз, осмотрев Ивана, запросил за лечение такую сумму, что у бедного копииста навсегда пропала охота впредь связываться с иноземцами да и лекарями вообще…

Обратный путь от Покровской обители лежал как раз по набережной, и Иван решил, что лучшей оказии посетить пряничных дел мастера Кандыбина может в ближайшее время не представиться. А потому велел вознице притормозить возле заведения Василия Ивановича.

Сошел и осмотрелся.

В этой части В-ды находились купеческие особняки — богатые, основательные и, в отличие от большинства городских домов, сооруженные из кирпича да камня. Только высокие заборы были деревянными, с резными узорами.

Кандыбинский дом стоял как раз напротив Соборной площади.

Левый берег был значительно выше правого, и казалось, что городской кремль с Софийским собором парят в небесах, подпирая синеву небес золотыми куполами. Иван с умилением перекрестился.

— Што, красиво, милостивый государь? — осведомился кто-то рядом низким, как из бочки, басом.

Говорящий был высоким дородным мужчиной лет пятидесяти. Полное безбородое лицо украшали густые кустистые брови, из-под которых весело посверкивали хитрые карие глаза.

— Где еще на Руси вы найдете такую-то красоту? — продолжил толстяк, довольно похлопывая себя рукой по брюшку, как будто только что упрятал туда главные городские достопримечательности.

Речь его не походила на местный говорок. Была не плавной, с «оканьем», а отрывистой, с заметным и режущим ухо глухим «г». Наверное, не коренной в-жанин, решил поэт. Что сразу и подтвердилось.

— Даже в моем родном Брянске, уж насколько славный городок, такого не сыщете. Уж двадцать годков здесь живу, а никак не могу налюбоваться. Такого пейзажу, чай, и в вашем Петербурхе нет?

«Откуда он взял, что я из столицы?» — удивился Барков.

Хотя чего тут дивиться. Город-то невелик. Всякое новое лицо за версту видно.

— Василий Кандыбин, сын Иванов, — веско представился мужчина. — Владелец пекарного дела.

Сказал это так, точно был по меньшей мере камергером Ее Императорского Величества двора.

— Мои булки да пряники пол-В-ды кушает! Я их и в Москву с Ярославлем поставляю. И в самом Петербурхе лавчонку держу. На Литейном. Не случалось заходить?

— Как же, как же! — поспешил обрадовать пекаря господин копиист. — То-то я думаю, что ваше имя мне откуда-то знакомо!

Василий Иванович расплылся в самодовольной ухмылке.

— Вот и нынче. За завтраком отведал ваше изделие. Я остановился в гостинице «Лондон».

— А-а, знаю, — подтвердил Василий Иванович. — Ее мой свояк держит, Никодим Селуянов.

— Да. — Ивану как-то не пришло в голову интересовали именем своего хозяина. — Вот он-то меня и попотчевал таким знатным пряничком, что мне захотелось лично засвидетельствовать почтение тому, кто его изготовил.

— Так чего же мы на пороге стоим? — удивился Кандыбин. — Милости прошу к нашему шалашу.

Пряничник явно поскромничал, давая своим хоромам столь уничижительную характеристику. «Шалашом» здесь и не пахло.

— Милости прошу к нашему шалашу.

Пряничник явно поскромничал, давая своим хоромам столь уничижительную характеристику. «Шалашом» здесь и не пахло. Впрочем, это в духе русского человека — намеренно приуменьшить достоинства собственного жилища, чтоб созерцающий его имел возможность польстить хозяину.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136