— Он вас не покусал часом? — осведомился участливо.
— Не успел, — слабо улыбнулся Барков. — Но, однако же, не ответили на мой вопрос: как вы здесь оказались?
— Да вот их молитвами, — кивнул куда-то в сторону офицер.
Господин копиист глянул и обомлел.
Со стороны ледяного озера легкой рысью скакали два всадника, одетые во все черное.
Со стороны ледяного озера легкой рысью скакали два всадника, одетые во все черное. Подъехав к месту недавнего боя, они остановились, осмотрели, озабоченно насупив брови, поляну и также спешились.
Один юноша подошел к приставу и, потупив взор, молвил:
— Велите собрать всех… этих… в кучу. Их надобно сжечь.
— Вот еще! — фыркнул, подбоченившись, барон. — Я в живодеры не нанимался!
Подступил и второй монашек.
— Мы сами все сделаем! Только помогите снести… в одно место.
— Хм, — снова повел длинным острым носом немчин. — Извольте, святой отче.
— Брат, — поправил молодой человек. — Брат Дамиан. А это Козьма.
— Да помню я! Что повторять по сто раз?! — И отошел, бубня себе под нос: — Вот же навязались на моя голова!
Тем не менее живо начал командовать своими людьми, разъясняя солдатам, что да как им надлежит сделать.
— И бдите! — предупредительно крикнул Дамиан. — Они живучие. Как бы не покусали.
— Надеть рукавицы! — рявкнул барон. — Примкнуть штыки! Глядеть в оба!
Монахи, словно не замечая Ивана, обходили его стороной. Поэт попытался было с ними заговорить, но безрезультатно. Все так же потупившись, Козьма и Дамиан, казалось, погрузились в священный транс. Они ничего не видели и не слышали, кроме того, что их занимало больше всего.
А владела ими забота как можно скорее покончить с уничтоженным противником. Это заключил господин копиист из того, как парни в черном наблюдали за процессом сотворения кучи из мертвых собачьих туш. Они чуть ли не каждую провожали до самой могилы, пристально вглядываясь в околевшую тварь. Молча указывали солдатам, в каком именно порядке класть.
В конце концов получилось некое подобие избяного сруба. На самом верху возлежал пес, снятый бароном с Ивана. Самый крупный из всей стаи. Наверняка вожак.
Потом иноки отправились в лес за хворостом. Пристав отрядил следом за ними свою команду, а сам вернулся к Баркову.
Извлек из кармана фарфоровую трубочку на вишневом мундштуке, кисет и стал неторопливо набивать трубку табаком. Поэт поморщился. Не выносил самого запаха адского зелья. К его многочисленным дурным привычкам курение не относилось.
— Что ж, давно вы занялись псовой охотой? — едко поинтересовался столичный гость, к которому уже вернулось самообладание.
— Пошитай шетвертый день, — раскуривая трубку, прошепелявил барон. — Как только его преосвященство распорядился.
— Варсонофий?
— Ну да. Специально пригласил меня и сказал, что я временно должен уничтожить стаю диких собак, появившуюся в окрестностях города. Я еще удивился — солдатам гоняться за собаками…
— Бешеными, — уточнил Барков. — У нас всегда городская стража этим опекается.
— Да? Возможно, возможно. И дал мне в подручные вот этих… юнкеров. На мои возражения никак не прореагировал. «Так надо», — сказал, будто отрезал. Ну раз надо… Я солдат. Что мне начальство прикажет, то и выполняю.
Выпустил клуб дыма.
— Надо признать, что в мальчиках этих что-то есть. Нюх у них отменный. Прямо-таки собачий!
Немец рассмеялся удачному каламбуру, который показался Ивану не совсем уместным в данной ситуации.
Прямо-таки собачий!
Немец рассмеялся удачному каламбуру, который показался Ивану не совсем уместным в данной ситуации.
— А где вы так хорошо научились говорить по-русски? — не удержался от вопроса поэт.
Сам он знал немецкую речь намного хуже.
— О-о! — самодовольно надулся довольно-таки тщедушный на вид пристав. — Я ведь уже давно в России. И не все время сидел в провинции.
Тут он многозначительно посмотрел на Баркова.
— Домой не тянет?
— Как же. Конечно, тоскую по дому. Но уже недолго осталось. Чаю в скорости получить полный абшид. И — в родной Ганновер! Там у меня имение на реке Везер. Молодая жена…
В глазах пристава появились слезы. Ох уж эта немецкая сентиментальность.
— Ну, что там?! — крикнул без перехода.
Поэт обернулся. Солдаты приволокли изрядную кучу хвороста и, сообразуясь с указками Козьмы и Дамиана, начали сооружать костер. Часть прутьев уложили в центр «сруба», остальными закидали собак снаружи.
— Теперь отойдите прочь! — велел Козьма служивым. — И подальше. Нельзя вдыхать этот нечистый дым!
Команда отошла саженей на десять. Этого инокам показалось мало. Распорядились отодвинуться еще на такое же расстояние.
Из своих заплечных мешков монахи извлекли что-то вроде масленичных личин, и надели себе на головы. Дамиан зажег факел, потом еще один, который отдал Козьме. Затянув какую-то молитву, слов которой Иван не смог разобрать, юноши стали обходить кучу посолонь, тыкая пылающими палками в хворост. Тот сначала никак не хотел заниматься. Но, повинуясь налетевшему порыву ветра, огонь вспыхнул с яростной силой, охватив сразу все «подношение».
Иноки отошли, но недалеко — всего на пару саженей. Бросив в снег факелы, они взяли в руки кресты и выставили их перед собой.