Заслышав скрип дверей, он обернулся и остро зыркнул на Ивана с его сопровождающим. Погрозил Харону кулаком и жестом показал: выметайтесь отсюда до времени. Не до вас, мол, сейчас. И вернулся к своему занятию.
Проводник снова обошелся со студентом тем же способом. За шкирку — да и с глаз головастого долой.
Оттащил недалече. В соседний покой, из которого в предыдущий вело небольшое зарешеченное окошечко. Втолкнув молодого человека внутрь, запер дверь и вернулся туда, к хозяину.
А Ваня прилепился к решетке, да и взглянул, как он это умел, по-особому.
Батюшки-светы!
Что ж это делается? Куда он попал?
В кресле вместо давешнего мужика в парике восседал, развалясь, сам бог плодородия и соития Приап. Обнаженный, жилистый, с огромной головою.
Перед ним, подвешенный за руки на дыбе, извивался жалкий плешивый старик, вся голова которого была покрыта уродливыми шрамами.
Обнаженный, жилистый, с огромной головою.
Перед ним, подвешенный за руки на дыбе, извивался жалкий плешивый старик, вся голова которого была покрыта уродливыми шрамами. Ивану почудилось, что он уже где-то видел этого старца. И даже голос его — скрипучий, с иноземным акцентом, казался знакомым.
— Ты что же это озоруешь? — устало вопрошало божество.
Пытуемый только тряс головою.
— Снать не снаю, ведать не ведаю!
— А кто на прошлой неделе занимался черной ворожбой? Вот, доносят, будто ты хвастался, что спускался в подземное царство. Виделся с Прозерпиною, вопрошал у Плутона…
Приап поднес к глазам какую-то бумагу. Харон услужливо присветил ему канделябром.
— Вопрошал о здоровье Ея Величества…
Старик дико взвыл:
— Клевета есть!
— Да? Положим, что и напраслина, — как-то уж больно скоро согласился бог и почесал затылок. — А может, ты просто запамятовал? Стар ведь, в обед сто лет стукнет. Я моложе, а и то порой забываю, что делал не то что на прошлой неделе — вчера. Освежим память кавалеру-то, а, Кутак?
Некто в кожаном колпаке и фартуке сунул под нос старцу раскаленные докрасна щипцы. Тот дернулся всем своим тщедушным телом.
Не обращая внимания на его рев и стоны, Приап достал из кармана изящную золотую табакерку. Открыв ее, подцепил изрядную порцию табака и отправил себе в нос, при этом беззаботно напевая:
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine…
Громко чихнул, затем еще и еще раз. А затем вроде как вспомнил о своих не очень приятных и утомительных обязанностях.
— Ну что вы там противу здравия государыни замыслили? Каким таким колдовством лютым удумали извести самодержицу? Отвечай!!!
Отчетливый запах жареного.
И вопль:
— Плутон! Владык-ка-а! К тебе всываю-у-у-у!!!
Алое пламя до небес.
И темнота…
— Эй, отрок, очнись! — донеслось до студента сквозь небытие.
В лицо брызнули холодной водой.
— Сомлел, ваш сиясьство!
— Тащи его сюда, — отвечал усталый мужской голос.
Харон взял Ивана подмышки и поволок. Притащил куда-то, усадил на деревянный табурет и надавал по щекам.
— Давай, давай, очухивайся! Некогда тут с тобой возиться.
Сознание постепенно возвращалось к парню. Вот он вновь обрел способность соображать и опасливо глянул по сторонам. Зажмурился. Снова открыл очи.
— Чего зенками-то хлопаешь? — глумливо вопросил человек в кресле.
Никакого старика с израненной головой в каземате не было. Равно как и «колпака» со щипцами. Помстились они ему, что ли? Ведь и жаровни след простыл, а на столе накрыта скатерть и стоит кувшин с вином, со стаканами да закуской.
Он принюхался. Колбаса. Жареная.
При мысли о жареном чуть не стошнило.
— Ведаешь ли, кто перед тобой? — поинтересовался головастый.
— Приап… — ляпнул, не подумавши, и тут же прикусил язык.
— Ты чего, дурень?! — отвесил ему Харон тяжелый подзатыльник, от которого студент мало не сверзился с табурета.
— Ты чего, дурень?! — отвесил ему Харон тяжелый подзатыльник, от которого студент мало не сверзился с табурета. — Это ж его сиятельство граф Ляксандра Иваныч Шувалов! Уразумел?
Глава Тайной канцелярии! Вот угораздило же!
Античное прозвище, вероятно, показалось графу забавным. Возможно, даже лестным. Потому что растянул бледные губы в милостивой усмешке и жестом осадил излишнюю ретивость помощника.
— Я так чай, ничего полезного ты следствию сообщить не можешь? Ведь верно?
Пытливо уставился на Ваню.
Юноша склонил буйну голову и кивнул.
— Зачем слово и дело выкрикнул? Высечь хотели?
И опять кивнул студиозус. Все знает Александр Иванович. На то и поставлен государыней, чтобы знать обо всем, что только на Руси делается.
— Эх, Ваня, Ваня! Видел бы тебя покойный батюшка…
При воспоминании о скончавшемся прошлой зимой родителе парень горестно всхлипнул, а затем и разрыдался. Ревел, словно маленький, оплакивая свою минувшую и грядущую долю.
Шувалов не мешал. Лишь приказал Харону поднести гостю вина.
Гостю? Он не ослышался?
— Нет, Ваня, не ослышался, — прочитал его мысли граф. — После всего, что ты в университете натворил, показываться там прямо сейчас тебе не с руки. Да и для ведомства, кое я возглавлять государыней поставлен, будет порухой, коли так быстро на круги своя возвернешься. Оттого и приглашаю тебя недельку-другую у нас погостить…
Барков скукожился на табурете испуганным зайцем.