Цыкнул на них, чтоб отвязались. Да где там. Ощерились, окаянные, и глазами посверкивают. И снова непривычно молчат, будто кто им языки урезал. Поднял со снегу палку, погрозил зверюгам, а потом и кинул. Не попал. Им же все едино. Бегут себе и бегут, не приближаясь вплотную, Но и не отставая.
Поэт и шастнул в первый попавшийся трактир.
Грязно, неуютно и не людно. Совсем не то, что ему было надобно.
Однако ж идти назад, на улицу, не хотелось. Так что пришлось довольствоваться синицей в жмене.
Уселся за дубовый стол у стены.
Уселся за дубовый стол у стены.
Тут же подлетел слуга и спросил, чего господин хороший изволит. Услышав, что всего-навсего косушку с соленым огурцом, паренек сделался скучным. Невелик навар будет. И все же поторопился принести испрошенное. Поставил перед посетителем и, отойдя шага на два, хмыкнул себе под нос. Не мужской заказ. Такому здоровому детине да какой-то шкалик. Полчарки — это ж на один, много на два глотка. Сей же фертик вертит рюмку в руке, нюхает, зачем-то на свет смотрит. Будто какое дорогое заморское вино пьет. Или кофей. Странный барин.
У Ивана же просто пропал аппетит на выпивку. Раз — и отрезало. Больше того, самый запах оковитой вызывал отвращение и тошноту. Он раз за разом подносил водку к устам и снова и снова ставил шкалик обратно на стол.
Надо бы чего порезче, чтоб прочистило, а не задурило ум.
Щелкнул перстами, подзывая полового.
— Нет ли квасу?
— Как не быть? — изобиделся малый. — Какого изволите?
— Мне бы остренького такого, смекаешь? Больно голову ломит…
— Клюквенный… — прищурив глаз, порылся в памяти юноша, — с хреном. В нос так и шибает. Не хуже какого венгерского.
— Давай!
Пригубив из немалой кружки напиток, Барков блаженно крякнул. Самое то. Стал жадно пить большими глотками, ощущая внезапный прилив сил и бодрости. Вот же чудодейное зелье! И кто его только придумал на радость людям?
На душе полегчало. Теперь можно и водочке уважение оказать.
Только взялся за стеклянную тонкую ножку рюмки, как кто-то загородил ему свет. Вот некстати!
Резко повернулся, чтобы дать нахалу отпор, да так и замер с открытым ртом.
У стола, переминаясь с ноги на ногу, угрюмыми черными стражами стояли Козьма с Дамианом. Ох, воронье поганое! Сами на рожон полезли.
Оно, конечно, куражу для не мешало бы пару чарок пропустить. А то с кружки квасу какой боевой пыл? Ну да ничего.
— Пойдем, выйдем, — кивнул головой на дверь Дамиан. — Поговорить надо.
Вот охальники! Вот рожи бесстыдные!
— Надо так надо! — полез из-за стола Иван.
Вина и пива покровитель,
К тебе стремится шум гудка,
Трактиров, кабаков правитель.
И ты, что борешься с носка,
Боец кулашной, и подьячий
Все купно с алчностью горячей,
Разбитой кулаками в пух;
К сей красной песне преклоните
И громкой похвале внемлите,
Что мой воображает дух.
— Ну-ка, робяты, бросьте свои цепки, — едва выйдя на порог, потребовал от монахов поэт. — Давайте по-честному, на кулаках.
Юноши переглянулись.
— Кому говорю? Наземь, живо! Не заставляйте меня обнажать оружие противу лиц духовного звания!
Иноческие посохи полетели на снег. Вслед за ними отправилась и Иванова шпага.
— Ух! — ажио заколотило петербуржца от лихой удали. — Держись, братие!
С разгону налетел на того паренька, что был к нему поближе, и пребольно стукнул его рукой по загривку. Противник, даром что хлипок на вид, на ногах устоял и ответил нападающему приличным ударом под дых.
— Хек! — крякнул Барков. — Силен, ворюга!
И ногой под зад. Да кулаком в ухо. Так-то, полежи малость. А мы пока со вторым погуторим.
— Что, тати, это вам не в чужих шкафах с сундуками рыться!
В глаз, в глаз ему!
Да ты что ж, морда долгополая, царапаешься, словно баба? Или драться по-мужски не обучен? Ой, нет, ошибочка вышла. Таки что-то умеешь.
В ушах зазвенело, кровь закапала из рассеченной губы. Господин копиист сплюнул.
Тут и первый монашек очунял. Зашел со спины и обхватил Ивана ручищами, не давая пошевелиться. А его собрат принялся охаживать поэта. Да все чудно как-то. Несильными пощечинами. Как будто пытался в чувство привести.
И привел! В еще больший раж и задор.
— Береги-ись! — взвыл лесным зверем Ваня, вырываясь из тисков.
Его руки заработали мельничными лопастями, нанося удары налево и направо. Какой там кистень! Оно и кулачьем справиться не хуже любой гирьки можно.
Хрясь, бац, шмяк!
Шальная сила так и перла наружу. Вместе с ней выходили лютые думы, невеселые мысли. Так скоро и весь запал улетучился, словно пар из остывшего самовара.
Тяжело дыша, Иван Семенович оперся спиной о стену кабака.
Странно. Бил, колотил, а этим как с гуся вода. Утерли разгоряченные лица снежком и глядят исподлобья. Но не с гневом, а с жалостью.
— Отошел малость? — тихо вопросил Козьма. — Тогда следуй за нами.
— Владыка тебя кличет, — добавил Дамиан.
Источник благостей толиких,
Вдруг составляя брань и мир,
Из малых делаешь великих,
Меняешь с рубищем мундир;
Дородством иногда и туком
Или по ребрам чистым стуком
Снабжаешь всех, кто чтит тебя:
В сей краткой песне долг последний
Тебе отдавши всяк безвредный,
Да будет Бахуса любя…
— А я как раз к вам направлялся, владыка, — приняв архипастырское благословение, более походившее на попытку оттолкнуть его прочь, разулыбался Ваня.