Ух, чтоб тебя. Чуть не подавился водкой.
— Тебе чего? — зло окрысился на не вовремя зашедшего слугу.
— Господин Расейской Академии копиист Иван Семеныч Барков пожаловали! — объявил тот. — Просить, что ли? Али сказать, что нету вас?
Знал, что хозяин всегда терял покой после визитов означенной персоны.
«Вот же принесла нелегкая! Или у него нюх на водку с закуской?»
Пока думал да гадал, в столовую, решительно отодвинув в сторону служителя, прошествовал злоязыкий буян. Не доходя до накрытого стола и не глядя на яства, а лишь на Александра Петровича, глаза в глаза, застыл и протянул руки вперед.
— Виват, Сумароков, первый российский стихотворец!
Сказав сие торжественным гласом, повернулся и пошел прочь.
У господина сочинителя от неожиданности отобрало речь. Он лишь мог что-то невнятно шипеть да скрипеть. Однако ж хватило сил показать знаками слуге, чтоб задержал визитера.
Рюмка «сумароковки» помогла прийти в память.
— Иван Семенович, любезнейший, да куда же ты так быстро?!
Вскочил на ноги и мигом очутился рядом с нечаянным гостем.
— А откушать? Чем Бог послал?!
Барков не стал долго, чиниться и упираться. Уселся за стол и сразу по-хозяйски налил себе водки. Да не в хрустальную рюмку, а в стакан. Хлобыстнул одним махом. Хакнул, не закусив. Посидел минуты две-три. Было видно, как перед тем зеленушное лицо его зарозовелось. В глазах заплясали веселые чертики.
— Чем новеньким порадуете читателя в ближайшее время? — благодушно поинтересовался у хозяина.
Тот словно ожидал позволения.
Приволок из кабинета пухлую рукопись и давай вдохновенно читать свежеоконченную трагедию. Чуть было о завтраке не забыл. Слава богу, гость напомнил. Разлил «сумароковку» (на сей раз уже в рюмки) и провозгласил тост за Ея Величество Поэзию Российскую. Александр Петрович охотно поддержал. Закусили. Потом горяченького. За ним курица-балычок.
И вирши, вирши.
Подлинное застолье духа.
Господин копиист по ходу чтения делал замечания, и драматург часто дивился, как же это ему самому в голову не пришло. Шкарябал тут же на полях, чтоб не забыть поправить при беловой переписке.
Наконец Барков с видом сытого кота откинулся в креслах и деликатно отрыгнул.
— Александр Петрович, не одолжишь ли рублем дней на пять?
Сумароков в душе закляк, но вида не подал. Рубль. Ведь не вернет, поди. А деньги немалые. Полведра водки купить можно.
— Э-э-э…
— Ежели нет, так нет. Без обид.
Как же, без обид. Не дашь, а потом так на весь Петербург ославит, как только один он и может. В своих срамных стишатах. Сколько раз сам Александр Петрович пробовал сочинять такие же. Не получалось. Вроде и слова те же, а бойкости да живости нет.
— Э-э-э… Ничего, коли будет мелочью? — Позвенел в кармане серебром да медью.
Помнится, завалялось там копеек восемьдесят семь или девяносто с позавчерашнего похода в книжную лавку. Не станет же нахал считать прямо здесь, на глазах заимодавца?
— Один черт! — заулыбался господин копиист.
Принял мелочь так, словно не ему, а он дает.
Откланялся.
— А насчет конца третьего акта подумать надобно, — погрозил пальчиком. — Не гладко…
— Подумаем, подумаем, — согласился Сумароков, проворно выпроваживая гостя дорогого, пока еще чего не удумал присовокупить.
Не успел.
— Знаешь чего, Александр Петрович, — недобро прищурился гость, нахлобучивая на голову, треуголку.
Тревожно екнуло сердце.
— Я ведь, пошутил, — заговорщицки склонился Барков к уху драматурга. — Первый-то русский стихотворец — я. Второй — Ломоносов. А ты — разве что только третий!
И быстро вышмыгнул вон из дверей, провожаемый рыком смертельно раненного зверя.
Мост изогнул спину, словно кошка, поглаживаемая ласковой хозяйской рукою.
Народу об эту пору дня заметно поприбавилось.
И все равно этого прохожего слуга закона узнал. Тот, утренний грубиян. Снова стоит у перил и поплевывает. Чего, спрашивается, ему здесь надобно? Аль в другом каком месте плевать не может?
Подозрительно.
Чеканным шагом прошествовал к молодцу и кашлянул, грозно положив руку на рукоять сабли.
Молодой человек обернулся.
Ага, навеселе. Понятненько.
— Пройдите, сударь. Не положено.
— Как же, как же, — туманно улыбнулся грубиян. — Помню. Першпектива… Сама государыня…
— Вот-вот, — ответствовал стражник, а сам прикидывал, задержать разговорчивого субъекта до выяснения личности или нет.
— На вот тебе, — протянул к нему ладонь парень.
— Это чавой? — не понял вояка.
— Алтын. У тебя ведь нет алтына?
Стражник быстренько принял деньги и отошел. Чудной какой-то барин. Блаженный, что ли?
Жизнь заметно налаживалась. Теперь можно и домой. Прохор уже, чай, заждался. Полтора суток поэта не было дома. Надо бы купить носатому малый гостинчик. Восьмидесяти пяти копеек, полученных от Сумарокова (вот сквалыга!), должно хватить до пенсиона. В случае чего у Михаилы Василича когда заморит червячка. Лизавета Михайловна, опять же, сердце доброе, завсегда передает сухарь-другой озорной птице.
Внимание господина копииста привлекла странная группа, шествовавшая мимо него по мосту.
Двое солдат. А между ними — девка. Судя по наряду, из таковских. Что продают любовь за деньги.
Но что-то несуразное было в ее облике, что заставило поэта взглянуть на нее по-особому.