— У тебя кровь… — сообщил с дурацким видом.
— Знаю… — Она горько улыбнулась разбитыми губами. — Красоту попортил, гад.
— Где ты так научилась драться?
— Я два года занималась таэквондо, — пожала плечами журналистка. — И еще год в секции самообороны… Были у меня такие заскоки в юности…
Она вновь вяло улыбнулась, сплюнув кровь.
— Ты его славно отметелила, старушка! — попробовал утешить спутницу Савельев.
— Со страху, наверное… Вадик, — нерешительно произнесла она. — Пойди, посмотри там. Я, кажется, того… убила Стрельцова…
Глава 17
ЕСТЬ ГЛАВНА ДОБРОТА, КРАСОЙ ЧТО НАЗВАНА
Санкт-Петербург, март 1758 г.
Граф Александр Шувалов, сверкая драгоценностями, нашитыми на голландский бархат камзола, вошел в опочивальню. При его появлении разговоры приутихли.
Он поклоном головы приветствовал брата. Иван Иванович машинально ответил, сидя у изголовья государыни.
На Ивана присутствующие почти не обратили внимания. Мало ли кого притащит с собою во дворец всесильный глава Тайной канцелярии розыскных дел.
Иван осторожно разглядывал присутствующих. Великий князь Петр Федорович с супругой и сыном, придворный медик, фрейлины, духовник царицы отец Савватий.
Судя по всему, на сей раз императрица Елисавета Петровна занемогла и впрямь тяжело. В сырой опочивальне стоял смрад больного гниющего тела, смешанный с острым запахом лекарств. Барков уловил удрученно-покорное лицо личного лекаря ее величества, перехватил подобострастный взгляд, брошенный одной из фрейлин на великого князя. И понял, что все вокруг готовы к самому худшему исходу.
Голова закружилась от этой жуткой мысли, в висках бешено застучало, в ногах появилась дрожащая слабость. Он бы попросил воды, но вот как тут посмеешь? Кому до тебя дело, когда помирает повелительница Третьего Рима?
Императрица дремала, Петр Федорович внимательно вглядывался в обрюзгшее лицо тетки. Внезапно та проснулась, брезгливо посмотрела на склонившихся над ней фрейлин и лейб-медика, повернула голову к сидящему в стороне Шувалову.
— Надоели вы мне хуже поноса! — бросила вдруг хриплым полушепотом.
— А идите вы все на х…!
Великий князь выскочил из спальни, семеня тонкими ножками в белых башмаках, за ним стайкой цыплят порскнули фрейлины, а замыкала процессию великая княгиня Екатерина Алексеевна, на ходу осеняя себя крестным знамением.
Одна из фрейлин, прелестная юная девушка, в полутьме коридора налетев на грозного Шувалова, испуганно ойкнула, залепетав извинения, и стрелой унеслась прочь.
Приап молча поманил все еще растерянного и взволнованного Ивана за собой, и они пошли коридорами и лестницами дворца. Да не парадными, а все какими-то закоулками, тупичками, темными скрипучими ступеньками — видать, переходами для прислуги или… может, иных каких тайных дел.
Господин копиист поначалу даже зачем-то пытался запомнить путь через эту темную и душную изнанку дворцовых покоев, но быстро запутался. Мерцание почти угасших свечей, тусклый свет из-за запыленных маленьких окошек, чей-то топоток временами — то ли спугнутых откормленных дворцовых мышей, то ли многочисленных потешников-карл, а то и здешних домовых. (Ведь на такую домину, поди, одного хранителя мало будет.)
Наконец, остановились перед двустворчатыми дверями, возле которых на резном мягком стуле сидел коренастый лакей в пудреном парике и красной с серебром ливрее, вскочивший с поклоном при их появлении. Иван почему-то задержал на нем взгляд — бритому грубому лицу слуги куда больше парика подошла бы разбойничья борода, а если еще обрядить в армяк, а в руки дубину…
Господи, да ведь это никак Харон! Не признал его в таковом-то щегольском наряде. Быть богатым Приапову подручному.
Шувалов отпер дверь крошечным ключиком, пропустил Ивана и столь же старательно затворил.
Они очутились в неком кабинете.
Потом, как ни старался Барков, толком не мог вспомнить, как тот кабинет выглядел. В памяти остались лишь отсвет белого воску свечей в большом зеркале на стене, лучики тусклого света петербургского весеннего дня из-за портьер, какие-то книги и глобусы…
И упрямый непроницаемый взор Приапа, сидящего напротив.
Такой же, как и в тот день. Только вот кофею вряд ли велит подать…
— Да, вот так вот, брат ты мой, — процедил граф. — Видать, и впрямь не жалует за что-то Господь нашу Россию-матушку — шесть раз царство переменяется за три десятка с половиной годков. Как оно все… Вроде здоровая и крепкая была наша государыня, а вот поди ж ты… И батюшкиных лет-то не прожила! Видать, испортила Екатерина-чухонка породу романовскую…
Он тяжело вздохнул, так что пламя в шандалах качнулось, поправил зачем-то и без того безупречно сидевший парик.
— Я ведь ее с отроческих лет помню… Одногодки мы… Тебе вот, небось, кажется, что так все и было всегда, как сейчас? А я ж еще батюшку ее застал, Петра Алексеевича…
Поэт зябко передернул плечами. И в самом ведь деле, этот еще не старый на вид человек, чье имя вызывало страх даже за сотни верст от Петербурга, родился при Петре Великом, который в детстве казался Ивану каким-то древним государем, чуть не современником Ивана Грозного.
— Да, скажу тебе, веселая была девка. Много чего за ней водилось, прости ей, Господи, прегрешения. Как раз для твоей тетрадки.