А Подкова все листал книги, и все чаще срывались с его надменных губ слова, какие и пьяному казаку было бы зазорно употребить.
Удача улыбнулась ему на шестисотой книге — уже за полдень, когда на шпиль костела подтянули поруганные тела княгини и дочерей, а псы уже не хотели есть шляхетского мяса.
Пролистав ветхие страницы, помнившие и Грозного царя, каким до сих пор детей в Новгороде да Риге пугают, и Лжедмитрия, и бегство ясновельможных из разоренной Москвы, пан Ян мысленно вознес молитву — не к Богу и даже не к его противнику.
— Батыр, Семен, оборвите с книг уборы самые дорогие, да побыстрее, — скомандовал шляхтич, и по говору не отличить его было от любого из подданных царя Московского.
Торопливо обернул книгу кафтаном несчастного библиотекаря.
— Когда вернусь, чтобы все закончили, — буркнул он.
Через час пьяные от горилки и крови люди увидели, как над замком княжьим поднимается дым. Тут вспомнили, что не разграблен он еще толком, кинулись тушить заполошно и почти потушили — разве что с десяток залов да библиотека дотла сгорели.
А следующим утром вышел из ворот разнесенного в пыль и прах Остророга отряд, вернее, даже три.
Тут вспомнили, что не разграблен он еще толком, кинулись тушить заполошно и почти потушили — разве что с десяток залов да библиотека дотла сгорели.
А следующим утром вышел из ворот разнесенного в пыль и прах Остророга отряд, вернее, даже три. Литвины, во главе почему-то с немцем, тысяча без малого казаков Басаврюка, что нынче уже не вахмистром был, а куренным, и совсем маленький отрядец десятка в два человек — им и командовал сотник Подкова.
— Спасибо тебе, брат Ян, — искренне обнял его Басаврюк на прощание. — Хоть и не нашей ты веры человек, а славное дело сделал! Ну как ловко ты придумал! Мне бы нипочем не догадаться! И сон-зелье сварил, и другое, что нам заснуть не дало… И пиво подсунул ловко псам княжеским…
— Да чего там сложного? — улыбнулся Подкова. — Поймал двух холопов да сказал: мол, помогите отнести бочку, что князь слугам посылает. Они своих увидели, да и ничего не заподозрили.
— Вот и я говорю: просто, а как хитро! Пошел бы ты с нами, а?!
— Нет, спасибо, брат, но дела у меня еще остались.
— Ну и ладно! А я вот, пока хоть один лях и жид на Украине остался, саблю в ножны не спрячу. Черту душу отдам! Прощай, пан сотник, может и увидимся! А все ж жаль, что с нами не идешь!
Тронулась толпа и пошла прочь — слитно, как огромное многоголовое, многорукое животное.
На месте осталась лишь горстка людей — с треть прежней сотни.
— Отъедем, пан Иоганн, — вдруг молвил Подкова. — Поговорить надо.
Отъехали.
— Ну что ж, твоя милость Иоганн, я свое обещание выполнил. Теперь Радзивиллу уже никто не помешает продать Литву шведской короне. Единственный князь Стефан был, кто на гетманство претендовать мог, помимо пана Януша.
— Благодарю тебя, уважаемый воин, — произнес на чистом русском швед. — Я попрошу, чтобы о тебе доложили моему королю, и он попросил бы брата своего, царя русского Алексия, достойно тебя вознаградить…
— А вот этого не надо, Юхан, — ответил ему сотник по-шведски. — Это дело, знаешь ли, не царское и даже не королевское.
И улыбнулся. Нехорошо улыбнулся, как палач перед тем, как пытать пленника.
— А чье же? — спросил швед, невольно поежившись.
Подкова молча указал пальцем вверх. А потом — вниз, в землю.
И опять так же усмехнулся.
— Так что, барон Тавашерна, уж лучше вы соврите своему канцлеру, который вас сюда снарядил, что это вы все придумали, глядишь, в графы пожалуют, — было произнесено опять на чистом шведском, словно говорил житель Стокгольма или Упсалы.
Побледневший швед вытянул пистоль из-за кушака. Ни единая жилка не дрогнула в лице пана Яна.
— У тебя пружина не взведена, барон, — только бросил он, вновь скалясь по-волчьи.
Лишь мимолетный взгляд бросил швед на колесцовый замок, но и этого мига хватило.
Полетел в грязь выбитый ударом сабли плашмя пистолет, с проклятиями схватился барон за отбитую ладонь.
— Ну что ты, барон, — хохотнул Подкова. — Зачем? Одно дело делаем! Поезжай к гетману, только вряд ли чего добьешься… Да то дело не мое, а твое…
Молча слез барон Юхан-Карл Тавашерна, тайный посланник канцлера шведского королевства, с коня и, пачкая дорогое сукно, вытащил из грязи дорогой итальянский пистоль.
Пружина и в самом деле была не взведена, хотя он точно помнил, как завел ее час назад особым ключом, что сейчас лежит в кошеле на поясе.
Машинально взглянул на пояс, и даже не удивился, обнаружив аккуратно срезанный шнур.
Проводил взглядом спину медленным шагом удаляющегося Подковы.
Ладно, и дьявол с ним! Лучше будет и в самом деле забыть этого славянского колдуна!
Как бы там ни было, сделана лишь половина дела. Враг союзника шведов, гетмана Радзивилла, обезврежен, и это хорошо: теперь тому никто и в самом деле не помешает. Нет в Речи Посполитой более знатного вождя. Но канцлер ясно дал понять, что союз Швеции с Дьердем Ракоци и гетманом Хмельницким — самыми главными врагами польской короны — нужен сейчас как никогда.
И Ракоци, и Хмельницкий слишком важны для будущей большой игры, ставка в которой — место сильнейшей в Европе державы, что должно принадлежать Швеции по праву.