«Что я делаю? — твердил пресловутый внутренний голос — Я не могу позволить себе. Это нарушение профессиональной этики. И вообще, я не должен пользоваться…»
— Люби меня… — прошептала она сквозь слезы. — Я хочу этого… Не хочу быть одна!
Он нежно раздел ее и заботливо уложил ее в постель.
Голова закружилась от весеннего цветения. Он стал целовать ее лицо. Девушка обвила его руками за шею и привлекла к себе, прильнув к нему горячим стройным телом.
Голова закружилась, когда из-под снятой футболки его взору открылись крупные твердые груди с маленькими, темными, как вишни, сосками.
Слабый лучик света упал на ее глаза, в которых застыли слезы. Вадим не мог больше сопротивляться, и их тела слились в трепетном порыве.
Весь мир замкнулся меж их сомкнутых губ — да, ни больше, ни меньше, чем вся Вселенная! Прежние беды и радости, горести и мгновения счастья, чудилось, вообще перестали существовать, исчезли, растворились в этих самозабвенных движениях губ, впившихся друг в друга.
Те неведомые прежде, немыслимые ощущения, которые пробудил в них этот первый, невероятный, ослепительный поцелуй, требовали какого-то выхода.
Уже было мало лежать просто так, сливаясь только губами. Уже пошли бродить по телу Вари нетерпеливые руки Вадима, а по его спине — ее дрожащие руки, уже грудь Вари расплющилась о крепкую мужскую грудь, а бедра их вжимались друг в друга, словно хотели расплющить неведомое нечто, которое мешало им прижаться теснее, еще теснее, влиться друг в друга, стать единым существом.
Уже стоны рвались из их неразрывно сомкнутых уст, уже зарождались в глубинах помутившегося сознания слова извечного вопроса — и ответа на этот вопрос, слова согласия, полной взаимной покорности, слова, которые выразили бы их иссушающую, испепеляющую жажду взаимного нераздельного, вечного обладания.
«Господи! — ударило мыслью, словно кнутом. — Да что же я делаю?»
С натугой оторвавшись от нацелованных, припухших девичьих губ, он не в силах был разомкнуть объятия.
Потом они тихо лежали в измятой постели рядом.
Вадим смотрел в потолок, к которому струился дым от его сигареты… Варвара, свернувшись калачиком, приглаживала волосы.
Голова девушки лежала у Савельева на плече, и он в наступившем продолжительном молчании наслаждался ощущением ее присутствия, легкостью ее тела, шелком ее волос на своей щеке.
Лицо ее вдруг стало отрешенно-пустым. Повернулась к Вадиму и прямо посмотрела ему в глаза.
— Я была в ту ночь у Монго, — отрапортовала громким голосом диктора.
Она ожидала его реакции, но Вадим молчал.
Сам же внутренне приготовился ко всему: от рассказа о тривиальном убийстве из ревности до признания в жутких тайнах и участии в человеческих жертвоприношениях.
Посмотрел ей в глаза, и необъяснимая печаль охватила все его существо. Все отчаянье, всю тщету и бессмысленность надежд прочитала она в его взгляде…
— Прости, я солгала тогда. Он позвонил мне не в девять вечера, а ночью, в три часа. Поднял с постели… Я едва его не обругала матом! А он… Он говорил, что я должна срочно приехать, говорил, что это будет неслыханная сенсация и что дело касается лично меня! Он был как пьяный… Или очень возбужден. Не знаю, если я что-то понимаю в людях, если моя треклятая профессия хоть в чем-то научила меня разбираться, то он говорил искренне.
Варвара умела поддерживать непринужденную беседу на светских приемах и дружеских вечеринках, но этот монолог ей давался с трудом.
— И ты поехала?..
— Ну да! Словно бес меня какой-то подтолкнул. Поймала такси, добралась до этой самой Масловки… Я даже не удивилась, что ворота не заперты…
От волнения у нее перехватило горло. Она как бы снова пережила тот ужас.
— Не помню, как бежала оттуда… Даже туфли выбросила потом: со страху, чтобы собака след не взяла. Вот, совсем одурела.
Вадим вспомнил тот день — и непривычно выбивающиеся из джинсового облика Варвары босоножки на высоченном каблуке с серебряными блестками.
Вот, значит, как…
— А потом я решила вернуться, чтобы никто меня не заподозрил. Подумала: даже если отследят разговор по записи в мобильном, можно будет сказать, что решила приехать утром.
Майор долго думал.
У всякого стража закона в жизни бывает хоть раз момент, когда, как ты ни поверни дело, а придется выбирать или между духом и буквой закона, или, что куда хуже, между законом и справедливостью.
Он хорошо понимал, что будет, если он, как и положено, даст признанию Вари законный ход.
По опыту знал: на место отсутствующего подозреваемого станет эта симпатичная, по сути, лишь начавшая жить девушка. Подписка о невыезде — хорошо, если так!
СИЗО, камера, баланда, общество лесбиянок-уголовниц… Дело у Вадима, конечно, заберут — пусть и с благодарностями… Отдадут Феликсу Кузнецову по кличке Железный Феликс (вполне соответствует натуре) или, того хуже, им займется полковник Молибога, чье имя стало кличкой среди подследственных (у него они обычно садились за то, в чем их подозревали).
— Никто не должен об этом знать! Поняла?! — Он властно и твердо посмотрел на нее, приняв решение.
— Я все поняла! — Озерская медленно опустила взор к полу и тяжело вздохнула. — Скажи, а кража… Это из-за этого?