— А вторым будешь ты, — сухо уточнил Савельев. — Кстати, подумай, что будет после смерти с тем, кто не сумел выполнить волю твоих древних богов?
Бросил это наобум, но понял, что попал в точку: глаза профессора на мгновение расширились в неподдельном испуге.
— Ты дурак, Стрельцов, — вдруг обронил, как выплюнул, майор. — Господи, какой же ты дурак!
И изобразил самую гнусную и издевательскую ухмылку, на которую был способен.
— Это почему же? — справился профессор, явно не ожидавший подобных слов.
Он был настроен на угрозы, проклятия, обещания убить и растерзать, а тут вдруг — наглый оскал и насмешка.
— А потому что ты невнимательно читал «Книгу Семизвездья», — сообщил сыщик, игнорируя встречный вопрос — Вот Гроссман оказался умнее тебя. Ты зря приказал его убить — нужно было договориться.
— Зачем? — Видно было, что архивариус занервничал.
— Потому что он, в отличие от вашей ученой кодлы, деловой человек… был. — Вадим по-прежнему держал на лице наглую улыбочку. — Знал, что прежде чем что-то делать, надо подумать, потому как в бизнесе за ошибку платят всерьез. Это не то, что у вас, — диссертацию зарубили или на ученом совете фитиль в дупло вставили!
— Ты давай не… — зло оскалился профессор.
— Короче, если бы ты внимательно прочел Книгу, прежде чем что-то делать, ты бы знал, что для обряда Открытия Врат нужно кое-что… Чего у тебя нет, но что господину Гроссману было нетрудно добыть, пользуясь своими старыми связями в госбезопасности…
— Так этот еврейчик еще и стучал?! — взвизгнул, забывшись, Стрельцов.
Пользуясь мгновенным замешательством противника, майор сунул руку в сумку на поясе и вытащил наружу старинное зеркальце.
Пользуясь мгновенным замешательством противника, майор сунул руку в сумку на поясе и вытащил наружу старинное зеркальце.
— Погляди, вот оно!
Откуда-то из потаенных закоулков мозга, из того самого подсознания всплыли нужные слова, когда-то где-то читанные и слышанные.
— Это то самое черное зеркало Джона Ди, в которое он смотрел, вызывая обитателей иных пространств, чтобы они поведали ему свои тайны. Одно — и последнее из трех Истинных зеркал! — отчаянно импровизировал Вадим. — Предлагаю сделку — зеркало тебе, девушку мне. Ну думай, Стрельцов, ты же умный мужик. Девушек много, а зеркало-то одно…
— Я не верю тебе… — сипло прохрипел сектант, но по дрогнувшему грязному лицу, по чуть изменившемуся выражению глаз Вадим радостно понял — клиент «поплыл».
— Я не верю тебе! — вновь повторил профессор, явно стараясь убедить в этом себя.
— А ты посмотри в него внимательнее, посмотри! — предложил сыщик. — Ты же у нас вроде как посвященный!
И протянул руку с зеркалом вперед.
Он, конечно, сильно рисковал. Но перед ним был явный псих, к тому же дико возбужденный, да еще получивший только что крепкий удар по голове. Вполне возможно, он что-то и увидит или просто отвлечется…
И его противник клюнул: напряженно сощурившись, он принялся всматриваться в маленький черный квадратик, зажатый в ладони следователя.
Сейчас… Только бы он хоть на мгновение отвел ствол от головы Вари.
Но тут беспомощная жертва вступила наконец в игру.
Журналистка вдруг резко рванулась в сторону, и ствол «беретты» уперся в алтарь. Одновременно правая нога ее подогнулась и ударила коленом в грудь растерявшегося сектанта.
Ударил выстрел, пуля расколола мраморную плиту, и почти сразу ствол начал поворачиваться вслед движению девушки.
Вадим выпустил пулю прямо в искаженное лицо Стрельцова.
Заливаясь кровью, тот упал навзничь — поверх лишившейся чувств Озерской.
— Варенька, — услышала она с детства знакомый голос — голос мамы, который всегда звал ее домой с дворовых игр, домой, где тепло и сухо, домой, где царят ласка и любовь, домой, где мама никогда не даст в обиду, где она пожалеет и прижмет к себе, где все всегда хорошо.
— Мама! — разорванным, окровавленным ртом шептала журналистка. — Мама…
— Иди домой, доча, пора. Я жду тебя, Варенька. Скоро ужин…
И прежде чем нависшие комьями опухшие веки закрыли ее глаза, она увидела, как в сторону выхода медленно и плавно двинулась тень.
— Мама, спаси меня, — прошептали разбитые губы, но булькающие звуки застряли где-то в горле, их придавил взявшийся из неоткуда ком.
Глаза Вари закрылись под отекшими веками, и девушка явственно увидела картину: она, еще ребенком, дерется с толпой дворовых мальчишек. Забияки обидели малыша, и Варя, уже с подбитым глазом и разбитой губой, дерется против четверых…
Вот она вся исцарапанная, постриканная крапивой, с помятым лицом и памятным фингалом идет на голос мамы, зовущей любимую доченьку к ужину. К ней подбегает мама, она осматривает ее, а Варя ей пытается рассказать, как правильно она поступила, как был отмщен малыш, что правда на ее стороне и она победила…
Мама прижимает ее к себе, гладит по волосам, нежно целует, и ее любовь исцеляет все синяки и недуги — ведь нет лучшего лекарства, чем материнская любовь — бескорыстная, вечная и осязаемая…
— Варенька, что с тобой, доченька?! Варя…
Мама то удаляется, то приближается, трогает ее измученное тело.
— Мама, мне больно… мама…
— Варя! — странным басом хрипит мама. — Варя, это я, очнись!