И там на жердочке устроилась крупная, черная с серебром птица. Нахохлившись, лениво повела крупной головой в сторону гостя и вперила в него пронзительный желтый глаз.
Видать, это и был упомянутый Варей ворон.
Сказать по правде, воронов Вадим не любил. Не то чтобы и впрямь считал их зловещими символами. Просто трудно было любить их после того, как сам видел, как важные черные птицы выклевывали мертвецам глаза на городских пустырях…
Молодой симпатичной девушке куда бы больше подошел, по мнению следователя, попугайчик, канарейка или симпатичный чистоплотный скворец. На худой конец кошка.
Но не высказывать же это хозяйке? Между прочим, он в гостях.
Размерами домашний питомец журналистки смахивал на бройлера средней упитанности. Сперва Вадим решил было, что это какой-то редкий подвид, но, присмотревшись к будто инеем побитым перьям и бледной кости клюва, понял — не этим объясняется странный окрас. Просто ворон был очень стар.
Варя, бормоча под нос «Проша, Проша», начала через заботливо подведенный желобок сыпать в кормушку древней птице какие-то сухие гранулы, набирая их лопаточкой из ярко-красной коробки с иностранными надписями.
«Это что, уже специальный корм для домашних воронов выдумали?!»
— Чем вы его потчуете? — осведомился он у девушки.
— «Китикэт». Прохор его очень уважает.
Услышав свое имя, птица забавно раскланялась, как будто благодарила за угощение.
— А вы не очень похожи на милиционера, — сообщила Варвара, закончив кормежку.
— А что, лицо умное? — не обиделся майор.
— И это тоже. Но главное — речь у вас слишком книжная. «Потчуете»! — И хитро улыбнулась. — Я ж все-таки филолог, да еще и журналист.
— Да я, между прочим, тоже интеллигент в третьем поколении, — отшутился Вадим. — Отец доцент, маман — старший преподаватель.
Чуть не впал в соблазн процитировать крылатую фразу Владимира Вольфовича об отце-юристе и матери-русской, но сдержался. Почувствовал, что не ко времени и не к месту будет поминать Жириновского.
— Я ведь в милицию случайно попал… Пришел как раз в девяносто втором из армии, а тут уже все наизнанку вывернуто. Как жить — не знаешь. Вот, пошел в милицию, хоть какой-то кусок хлеба обеспечен и знаешь, чем заняться. Вот так с тех пор и…
— А родители? Как они отреагировали?
— Ужаснулись жутко! Позвали к себе.
Отец к тому времени был в Германии, мама — в Израиле. Вышла замуж за своего профессора…
— Ой, что я тут заболталась, чаю надо поставить…
И Варя ушла, оставив Вадима наедине с вороном.
Пока Варвара брякала чем-то на кухне, Савельев подошел к книжному шкафу.
Книги, как скажет любой психолог (и следователь) могут многое сказать об их владельце.
Глянцевых обложек почти не было заметно, и, что порадовало почему-то майора, совсем не было этих дурацких женских любовных романов про донов Педро и Анжелик.
Все больше классика. И старая, и новая. Шекспир, Куприн, Горький с Чеховым, Пелевин, Павич, Перес-Реверте…
Три издания «Слова о полку Игореве», сборники «Пазники литературы Древней Руси», сочинения академиков Лихачева и Рыбакова. Ну да, ведь девочка, помнится, специализировалась на начальном этапе русской словесности.
Литературы по магии и оккультизму, вопреки ожиданиям, Вадим почти не заметил.
Всякие справочники, трехтомная энциклопедия «Мифы народов мира», «Золотая ветвь» Фрезера, какие-то книжки в бумажных обложках — как печатали лет десять назад. И непонятно как затесавшийся среди наукообразных сочинений «Дракула» Брэма Стокера.
Сыщик вынул одну из книжек, оказавшуюся справочником по волшебным цветам и травам.
«Мак, — прочел Вадим. — Символ Великой Матери означающий, кроме самой Гекаты-Кибелы, деву, ночь, сон. Посвящен всем лунным ночным божествам. Символизирует плодовитость, забвение, праздность. Кроваво-красный олицетворяет страдания Христа. В греко-римской традиции — эмблема Деметры, Цереры, Персефоны, Венеры, Гипноса и Морфея».
Любопытно, что бы сказали на такое его знакомые потребители маковой соломки?
Взял другую книгу, стоящую рядом, раскрыл на середине.
«Книги, не попавшие в канон, начинают жить своей тайной жизнью, частично переписываясь, частично уничтожаясь. Традиция апокрифической литературы не утратила своего значения до сих пор, тесно переплетаясь с иной запрещенной гностической тайноведческой литературой, основателем которой в первом веке был легендарный Симон Маг. Литература не для всех, а для избранного меньшинства, пасущего судьбы людей. Переписки соратников по партии, протоколы заседаний секретных обществ иллюминатов, уставы идеологических сект, красочные политические ребусы живут и ныне, веселя несмышленого обывателя своей ярмарочной небывальщиной, но незримо следуя за каждым его движением…»
Да, мудрено!
Прохор за спиной недовольно каркнул.
«Ну что ты скандалишь? — посетовал Савельев про себя, ставя книгу на место. — Не украду я ничего!»
— Вадим, идите, чай готов!
Чай был слабый, индийский, какой майор не очень любил. Зато к нему прилагалось несколько бутербродов с лососиной. Это Вадима обрадовало: обычно одинокие женщины, у которых он бывал в гостях, все норовили угостить его печеньем, а то и пирожным.
Поглощая нежнейшую розовую мякоть норвежской семги он, тем не менее думал — что и как нужно будет выспросить у Варвары.