Толстячок Бошан тщетно пытался изобразить скорбь по поводу. Довольство так и распирало почтенного журналиста. Лезло из всех пор, изо всех щелей; каплями пота струилось по румяным щечкам.
Сенсация!
— Вынужден заметить, что д’Эрбенвиль уже записал вас в провокаторы и обвинил в оскорблении дворянского сословия оптом. Слова — ерунда. Но он без шуток — Первый Ствол. С десяти шагов без промаха бьет в туза; с двадцати пяти — в бутылку шампанского. И фехтует отменно. В «Зале Гризье», на улице Тиволи, он считается третьим, после графа Бонди и генерала Бришамбо. Хотя Гризье в последнее время грозится выгнать д’Эрбенвиля вон. Маэстро — категорический противник дуэлей…
Болтовню газетчика Огюст слушал вполуха. Ему хотелось закончить разговор с госпожой Уолстонкрафт, узнать, чем кончилась кошмар-сказка кантона Ури. Experimentum in anima vili.
.. Наверное, у зубастого мистера Бейтса тоже есть своя история. Наверное, ее уже описали в книге — подробно, увлекательно, страницу за страницей…
Volklor, д-дверь!
— К счастью, вызов поступил от него. Значит, выбор оружия за нами, равно как время и место… Но главное, дорогой барон — оружие. Это очень, очень серьезно! Пистолет не советую…
— Принимается.
— От сабли тоже откажитесь. Шпага? Или…
— Или! — выдохнул Огюст.
Когда они атаковали «синяков», уже готовых праздновать победу, рука сама тянулась к оглобле. Кажется, время приспело. За десять шагов — в туза? За десять шагов любой дурак сможет, аристо!
— Нож или кинжал. Клинок — не длиннее восьми дюймов.
— Время?
— Завтра на рассвете.
— Отлично! Место?
Он словно воочию увидел бледное лицо бретера, когда тому скажут о месте дуэли.
— Пруд Гласьер. В Жантийи.
— У меня нет слов! Что вы себе позволяете, Шевалье? Вы понимаете, что натворили?
— Избавил ваш дом от рыбы-собаки.
Сцена третья
Наваха дедушки Пако
1
Над Парижем Сен-Симона голубым куполом раскинулось Новое Небо. Ясное, умытое, не тронутое копотью туч, оно щедро дарило свет и тепло. Солнце исчезло. В нем не было нужды — свет струился из глубин космоса, навсегда изгнав ночь.
Синева. Золото космического огня.
Грядущее.
Языческий божок Гипнос был милостив к социалисту Шевалье. Он даровал сон-мечту о том, ради чего стоило жить и умереть. Друзья не зря гибли на баррикадах, пролив кровь на булыжник мостовой. Грядущее близко, оно уже здесь. Мы изменили тебя, мой Париж!
Сияние неба, отсвет земли…
— Республика и Разум, Огюст! — знакомый голос звучал устало. — Нравится?
Шевалье знал, что спит, а потому ничуть не удивился.
— Республика и Разум, гражданин Книгге. Или мне лучше звать вас — барон фон Книгге? Теперь я знаю, отчего вам по душе кладбища. Сорок лет без малого — в гробу! Привыкли, герр алюмбрад?
Сверху, со звенящих высот, Париж походил на гигантские соты. Кварталы сверкали металлом. Блеск не имел названия. Сталь? серебро? серый чугун? — нет, не то…
— Алюминиум, — подсказал Человек-вне-Времени. — Жуткая безвкусица! У нас в Германии есть пословица: «Маленькая ложь рождает большое недоверие». Я мог бы вам все объяснить, и вы бы поняли, Огюст. Но я не стану пояснять. Вы хотели узнать, чем кончилась сказка? — про кантон Ури…
Кварталы приблизились. Стало можно рассмотреть отдельные дома — колонны-ульи в сотни этажей. С их крыш взлетали монгольфьеры — огромные, словно океанские корабли, и маленькие, как лодочки на Сене. Шевалье поглядел в сторону острова Ситэ — и замер. Ажурная башня-колосс горделиво поднималась к зениту. На ее вершине, раскинув руки, стоял монумент-исполин.
Тот, кому Господь вручил руководство Светом.
Исаак Ньютон!
— Доктора звали, конечно, не Франкенштейн. Он был очень стар. Всю жизнь доктор посвятил науке, но ничего не добился. И тут такой шанс! Регенерация у человека — это прославило бы его на весь мир. Experimentum in anima vili — опыты по живому.
Помните про стальную пилку? Нашему Ури вновь отрезали ноги, а заодно и руки. Не из жестокости, из научного интереса. Важно было понять, вырастет ли хвостик у бедной ящерки…
Золотистый свет потускнел, в нем проклюнулись черные пятна. Шевалье мотнул головой, гоня наваждение. Нет, нет! Наука не виновата. Преступники и сумасшедшие исчезнут только здесь, в дивном мире Грядущего.
— Доктор не был злодеем, Огюст. Как не был развратником маркиз де Сад. Женщины маркиза не интересовали, он исследовал нашу психику — до донышка. Если отбросить религию и мораль, если поставить в центр мира не Бога, а знание — что помешает доктору резать мальчика? Конечности, органы, глаза. Резать — и каждый раз изумляться открытию. Ящерка выращивала, что попросят. Представляете? Доктор исписал сотни листов, законсервировал десятки препаратов в спирте, заполнил альбомы рисунками. Он был очень добросовестным и очень любил науку. Вы не думайте, доктор жалел мальчика, даже плакал вместе с ним. Однако считал, что это нужно для будущего. Чтобы люди стали лучше, здоровее, красивее… Природа для него была не храмом, а лабораторией. Вивисекторской… Не вам его осуждать, Огюст. Вы уже убили кое-кого только за то, что они мешали пришествию Нового Мира. Убили — и успели забыть.