Познакомились они в июле 1830-го — горячем, победном. Ученик-школяр Шевалье таскал на баррикаду порох и свинец. Историк-журналист Тьер раздавал прокламации и произносил речи. Пулям не кланялся, не трусил, даже когда залпом снесло шляпу.
Храброго человечка уважали.
Даже теперь, когда они оказались — в прямом смысле слова — по разные стороны баррикад, Огюст знал: не выдаст марселец. Умен, считать умеет, варианты взвешивать. Жизнь — она длинная. Сегодня ты мне пособил, завтра — я тебе пригожусь.
Шесть месяцев назад полиция арестовала Мишеля Шевалье, старшего брата. Озверевший прокурор упорно толкал «инсургента и заговорщика» под нож гильотины. Тьер помог — и деньгами, и с адвокатом-говоруном. Мишель в тюрьме, но из-за решеток возвращаются.
Мишель в тюрьме, но из-за решеток возвращаются.
— Тебя как, «господином» именовать? Граждан нынче к стенке ставят.
Сошлись густые тучи-брови над переносицей. Глазки-иголочки сверкнули не без ехидства. Тьер и не думал сердиться. Провансальцы на своих гнев не держат, они их словом к паркету припечатывают.
— Зови, если хочешь, аббатом. Могу исповедать — самое время. Тебе в гроб чего положить? Труды Сен-Симона?
Обменялись любезностями. Время к делу переходить.
— С гробом обождем, профессор.
Острый носик вздернулся к потолку, триумфально шмыгнул. А что? За тем и бегал в Университет. В министерскую-то прошмыгнуть легко — раз, и в кресле. На профессорскую кафедру взобраться — куда сложнее.
— Ты по Революции — лучший специалист, да? Или мне к Гизо обратиться? Вот уж кто — правильный земляк, из Нима. Считай, сосед.
Удар был страшен. Тьер открыл рот, побагровел, весь пошел бурыми пятнами. Из горла послышался сдавленный хрип… Не жаловал гномик Франсуа Гизо, коллегу-историка. Это если мягко формулировать.
— Шутишь, Огюст? Нашел к кому обращаться! Гизо — бездарный пономарь! крысак архивный! Тля…
Отдышался, мотнул головой, изобразил улыбочку.
— Спрашивай!
— Кто такой Эминент?
Осторожность требовала сидеть в особняке Де Клер тише мыши. Аресты катились по всему Парижу. Войска и полиция обыскивали дымящиеся кварталы центра. На квартире наверняка ждала засада-«мышеловка». Но Шевалье решился. Следовало вернуть в тайник бумаги Галуа, узнать о судьбах друзей; если потребуется — оказать помощь. Он побывал в лаборатории Кювье, спрятал среди окаменевших монстров заветный портфель с медными замками — и завернул в Ректорский корпус.
Словно чувствовал!
С Тьером-министром пусть разбирается революционный трибунал. Умоет руки трибунал — история разберется. Ее приговор обжалованию не подлежит. Виктор Гюго напишет в своих записках: «Я всегда испытывал к этому знаменитому государственному человеку, выдающемуся оратору, посредственному писателю, к этому узенькому и маленькому сердцу неопределенное чувство отвращения, удивления и презрения…»
Зато перед Тьером — историком Французской революции — любой снимет шляпу.
— Ну ты и спросил! Я думал, что-то сложное… Эминент? — он же Филон, он же Рыцарь Лебедя. Личность более чем известная.
— Кто он?
Синий огонь в недрах башни-мельницы. Серые панталоны, дорожный сюртук. Белый крестик ордена над сердцем. Рот-шрам, нос-карниз, уши-лопухи. Маска — холодная личина человека-вне-времени.
И двое громил на подхвате.
— Литератор-моралист. Друг Демулена, якобинец первого призыва. Кавалер ордена — я видел на портрете. Какой именно орден — не знаю. Похож на шведский — «Ваза», с золотой короной…
«Вот и все тайны, друг Эминент, — усмехнулся Огюст Шевалье. — Хоть с головой в синий огонь спрячься… XIX век — век Науки. Знание — сила!»
— Настоящее имя — Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге. Мой частичный тезка. Родился в Ганновере, в замке Бреденбек. Выпускник Геттингена, коммерц-асессор; гордец, честолюбец, знаток людской природы… Помнишь книгу «Об обращении с людьми»? — это он написал. Но главное — не в книге фон Книгге, уж прости за дурной каламбур.
Твой Эминент — соратник Адама Вейсгаупта, второй человек у братьев-алюмбрадов. Он, говорят, и уничтожил их, когда с Вейсгауптом не поделил власть. Алюмбрады…
— О ком ты говоришь? — не сдержавшись, перебил Огюст. — О монахах?
Истинно профессорская улыбка стала ему ответом.
— Кто тебе историю в школе читал? Некогда мне разжевывать, бери учебник. Алюмбрады — это иллюминаты. Тайный орден, ветвь масонства. Просвещение спасет народы, человек вне морали и религии — чист душой и светел разумом. Цель оправдывает средства, и прочая дребедень. Готовили европейскую революцию: центр — в Мюнхене, потом — в Дрездене, глава — Вейсгаупт, он же Спартак. Напугали, считай, полсвета, до сих пор многим икается. А тебе незачет, Огюст, с оставлением на второй год… Книжку прислать? Ты где прячешься?
Шевалье колебался. Когда-то они вместе стояли под пулями.
Когда-то…
— Особняк Де Клер. Улица Гренель, Сен-Жермен.
— Не шутишь? — с изумлением моргнул Тьер. — В «Клуб избирателей» вступил? Зачем тебе амнистия? С улицы Гренель — сразу в министры, а то и в камергеры. Меня, между прочим, туда не приглашают.
«Пока» не было сказано, но явно подразумевалось.
— Ты уверен? Эминент — барон фон Книгге? Иллюминат… в смысле, алюмбрад Филон, друг Спартака-Вейсгаупта?