Baby, baby that’s quite a lot
And you drive us wild, we’ll drive you crazy?
You keep on shoutin’, you keep on shoutin’!
I wanna rock and roll all night and party every day.
..
«Что это?!» — беззвучно закричал Огюст Шевалье.
«Группа «Kiss», — прозвучал немой ответ. — Концерт в Париже…»
«Кто ты?»
«Оракул? — предположили вдали. Казалось, там долго подбирали слово, понятное для человека, запертого в кристалле. — Если хочешь, спрашивай еще. У меня нет времени…»
Любой понял бы это, как намек поторопиться. Любой, но не Огюст. В послании Галуа говорилось то же самое: «У меня нет времени…» Что ты хотел сказать, математик? Что хотел сказать ты, Оракул?
Какофония стихла. Стул вернуло в центр комбинации граней-зеркал. Кое-где в глубине зажглись свечи — язычки пламени, утопленные в снегу. Спросить? О чем? Он собирался говорить с воображаемой баронессой, а не с Оракулом-галлюцинацией…
— Кто убил Эвариста Галуа?
«Александр Дюшатле…»
— Нет!
«Пеше д’Эрбенвиль…»
— Нет!
«Информация не вполне достоверна. Точные сведения отсутствуют…»
— Эрстед!
«Единица напряженности магнитного поля».
— Что?!
«Один эрстед равен напряженности магнитного поля в вакууме при индукции в один гаусс…»
Один эрстед? Один гаусс? Галуа просил: «…обратись публично к Якоби и Гауссу…» Кем бы ни был Оракул — похоже, он издевался над Шевалье.
— Нет! Андерс Сандэ Эрстед!
Вначале появились два портрета. Каждый надвигался из недр вьюги, занимая отведенную ему грань. Два человека смотрели на Огюста. Слева — помоложе, лет пятидесяти; справа — постарше, за семьдесят. Старик походил на диктатора — волна благородных седин, мощный лоб без морщин, волевые бугры в углах рта. Мешки под строгими, глубоко посаженными глазами. Между бровями — асимметричная складка.
Он не отличался большим сходством с пятидесятилетним. Если бы не взгляд да еще густые, непокорные волосы — ничего общего.
«Андерс Сандэ Эрстед — датский юрист. Министр юстиции, уволен во время Мартовских беспорядков, избран в парламент, в дальнейшем — премьер-министр. Оставил записки о своей жизни: «Af mit Livs og min Tids Historie»…»
— Какой парламент! — завопил Огюст. — Дания — монархия! Там нет парламента! Я спрашиваю: Андерс Сандэ Эрстед…
Портреты исчезли.
«Андерс Сандэ Эрстед — датский ученый-натуралист. Профессор в Копенгагенском университете. Совершил путешествие в Центральную Америку. Автор работ «Chênes de l’Am rique tropicale», «L’Am rique centrale»…»
Оракул глумился. Так сходят с ума, понял Шевалье. Сидя в палате, кричат в зарешеченное окно: «Эй! Царь Соломон!» — и получают чудесные ответы: «Немецкий математик из Брауншвейга. Оказал влияние на развитие высшей алгебры…»
Он рискнул попробовать еще раз.
— Книгге! Барон фон Книгге!
Когда из недр вьюги явился портрет Эминента, Шевалье стало страшно. Он, никаких сомнений. Подлинный. Человек-вне-Времени улыбался Огюсту с иронией и печалью.
«Книгге Адольф Франц Фридрих, барон. Место рождения — замок Бреденбек, Ганновер.
Он, никаких сомнений. Подлинный. Человек-вне-Времени улыбался Огюсту с иронией и печалью.
«Книгге Адольф Франц Фридрих, барон. Место рождения — замок Бреденбек, Ганновер. Окончил Геттингенский университет. Автор книги «Об обращении с людьми». Один из вождей баварских иллюминатов; псевдоним — Филон. Его конфликт с Адамом Вейсгауптом, недовольным тем, что Книгге увлекся оккультизмом, привел к расколу ордена, а впоследствии — к уничтожению…»
Оракул не соврал. Может, он говорил правду и раньше?
— Шевалье!
«Уточните…»
Снег скрывал следы, заметал дороги.
— Мишель Шевалье!
«Экономист французской классической школы. Как сен-симонист подвергся судебному преследованию; был присужден к годовому тюремному заключению. Профессор политэкономии в «College de France». Парламентарий, сенатор; президент Международной лиги мира…»
— Мишель — сенатор? Мишель — президент? Лига мира, тысяча чертей…
«Автор торгового договора между Францией и Англией. Член Государственного совета…»
— Да что ж у тебя все, в кого ни плюнь — отцы отечества?
«У меня нет времени…»
— Огюст Шевалье!
«Друг Эвариста Галуа, математика, убитого на дуэли…»
Сцена седьмая
Ужас нового мира
1
— Приветствую павшее величество!
У входа в «Крит» Огюста встретил Наполеон. Плетенного из лозы императора вернули на законное место — слева от дверей. Вид он имел потрепанный, но гордый. Треуголка — набекрень, рука на эфесе соломенной шпаги. Шевалье был искренне рад, что «талисман» папаши Бюжо уцелел. Значит, жизнь возвращается в обычное русло…
Мгновением позже он изумился себе. Друзья погибли в бою, восстание подавлено, полиция отлавливает уцелевших — а он улыбается при виде дурацкой плетенки!
Скрипнула дверь. Внутри ничего не изменилось: линялые скатерти на столах, грубые табуреты. В углу завсегдатай «Крита», безногий ветеран Мерсье, травил байки двум новичкам. На парижан жертвы инвалида не походили. Один, одетый как моряк, сидел спиной ко входу, рискованно откинувшись на спинку шаткого стула. Над головой, словно над вершиной вулкана, поднималась струйка сизого дыма — «морской волк» курил трубку.
Инвалид если и интересовал его, то как деталь интерьера.