Тишину разорвал вой — тоскливый, долгий. Он оборвался на самой высокой ноте; начался вновь, еще громче. Твари выли, оглашая даль Эресунна дикой жалобой на несовершенство мира.
— Прикажете пальнуть, гере кастелян? — сеньор-сержант достал огниво. — Как есть, надоели заброды!
Эрстед стоял у края стены, глядел вниз, в кисельную мглу.
— Не надо. Стрелять по животным за то, что бегают возле замка? Это редкий вид, за него в Королевском обществе нам в ножки поклонятся. Торвен, в замке есть сеть?
— Внимание!
Белесый занавес лопнул, пропуская очередного любителя музеев. Две руки, две ноги — человек. Ноги узоры пишут, а руки помогают. Курс бейдевинд, меняя галсы, жутким зигзагом — от берега к замку. Недаром одет, как моряк. Бушлат — шведский bussa rong на теплой подкладке; рыбацкая шляпа-дождевик, бахилы с высокими голенищами.
Первый, за ним — второй; третий…
И опять — ни соленого словца, ни шума, ни вздоха. Лиц не разглядеть — укрылись под широкими полями шляп. Добрели морячки до Эльсинора, постояли, свесив ручищи-плети; без звука повернули в обратный путь.
«Пьяницы?» — чуть не вырвалось у Зануды.
«Пьяницы?» — чуть не вырвалось у Зануды.
Шатаясь, троица ковыляла к пристани. Теперь они двигались чуть быстрее, словно их ждал не холодный, мокрый причал, а таверна дядюшки Свена — фасолевый суп со шпиком, окорок да стаканчик джина. Но далеко не ушли — дружные тени метнулись наперерез. Миг — и компания молчунов прежним зигзагом направилась к замку.
Овчарки подгоняли стадо: слева, справа, сзади.
— Эй! — не выдержал Эрстед, высовываясь из-за стенного зубца.
Щелк! — бодро ответила пуля, срикошетив о кирпич.
Полковник отскочил, прижимая руку к щеке. Стрелок-невидимка промахнулся, но острая крошка, отлетев от камня, догнала жертву. Стреляли из пистолета — длинноствольного, похоже, дуэльного. Французский «Гастинн-Ренетт»?
Зубастый приятель! Да-да, ты, с зонтиком!
Где прячешься?
— Ах ты, образина шведская! — возопил Ольсен. — Пулять, значит?!
Ба-ба-бах! — разделила его возмущение аркебуза.
Идущий впереди моряк рухнул навзничь — пуля угодила в грудь.
— А вот так! — наставительно резюмировал сеньор-сержант.
Торвен стрелять не спешил, храня заряд на крайний случай. Он не сомневался — крайних случаев этой ночью будет с избытком. Слишком просто все складывалось. Радовала лишь наступившая ясность: стреляют — значит, бой.
И южноафриканских гиен ловить не надо.
Сеньор-сержант с ворчанием перезаряжал аркебузу. Эрстед держал оружие наготове, не сводя глаз с приближающегося врага. Зануда же смотрел не на идущих — на лежащего. На бушлате — темное пятно, широко разбросаны ноги в бахилах; руки застыли, закоченели… Нет, шевелятся. Руки — левая, правая. Ага, вот и ноги ожили.
Застреленный встал и пошел — галсами, против ветра.
— Ах, злыдень! — сторож плюнул в сердцах, отставил в сторону аркебузу, застучал подметками по ступеням. — Ужо я тебя, паскудника…
Бах! — подбодрил старика пистолет Эрстеда.
Полковник тоже сделал свои выводы. Пуля угодила не в человека — в тень-пастушку. Раздался отчаянный визг. Тварь отскочила в сторону, завертелась на месте, ловя собственный хвост. Вскоре она снова двинулась к воротам, но уже по широкой дуге.
— Ишь, каверзы строят, шведы проклятые!..
Сеньор-сержант вернулся — и не один. С ним была подружка — огромная, выше Ольсена, с примкнутым штыком-багинетом. Торвен прищурился, всматриваясь. Знаем мы вас, фрекен. Русская фузея из пятого зала. Не драгунская, не пехотная — «великанская», 1716 года. Вильгельм Прусский заказал у царя Питера отряд гвардейцев — чтоб не ниже семи футов росту. Перешерстили Россию сверху донизу, нашли полусотню гигантов — их и вооружили «великаншами», изготовленными на оружейных заводах Тулы.
Слабонервных посетителей фузея вводила в ступор: «О-о! Эти русские медведи!..»
Бу-у-ух!
Отдача чуть не сбила славного ветерана с ног. Хорошо еще, что Ольсен удачно примостил фузею на стене. И вновь — попадание, на этот раз в живот бродячему матросику. Упал, бедолага. Замер, напомнив застреленного на дуэли Галуа. Содрогнулся. Встал с развороченным брюхом.
Пошел…
— Ты, старый крот? Как скор ты под землей! — не удержавшись, процитировал Зануда.
Ночной кошмар настроил его на философский лад. — Полковник, что там дальше?
— О день и ночь! — мрачней тучи, подхватил Эрстед. — Вот это чудеса!
— Мятежный дух! А дальше, господа, себя с любовью вам препоручаю…
«Стадо» сгрудилось у ворот. Тени торопили, подталкивали мордами. Неуязвимые морячки топтались на месте, затем, не сговариваясь, ударили кулаками в створки. Потревоженное, загудело железо.
— Закрыто, приходите завтра, — Эрстед перезарядил пистолет. — Филон, старый крот, проклял науку и возлюбил некромантию. Забыл, что это — тоже наука, связь материи с энергией. С его знаниями проще простого науськать на врага стаю гиен и охмурить шайку пьянчуг…
— Это не пьянчуги! — возмутился сеньор-сержант. — Гере кастелян! Это шведы! Потопельники из-под паруса. Не лежится супостатам! Мало им Норвегии, Зеландию подавай! Ничего, и на вас карачун найдется!
Умчался Ольсен — лишь отстучали дробь подковки на каблуках. В ответ, в спину сержанта, в уши защитников — настойчивый стук. Шведы-потопельники не унимались. Лупили в ворота ядреными кулачищами. Им дальним эхом вторил гром.