…Нет, неинтересно. Сейчас Огюста волновало совсем другое. Спасибо за совет, Бриджит! Поговори, значит, с зеркалом — полегчает. Да уж, полегчало! Еще пара таких «бесед» — и можно смело заказывать в Биссетр палату с решетками. Железные птицы, пляски демонов, Оракул с его завиральными биографиями…
«А ведь я больше не сохну по ней! Да, я не прочь увидеться, расспросить Бриджит о ее подозрительном кузене; возможно, даже заняться любовью — если она не станет возражать. Но изливать душу, как на исповеди… все время быть рядом, делиться сокровенным… Гляди-ка — отпустило! Не обманула вдова…»
Так, может, и в словах Оракула крылось больше смысла, чем он решил поначалу? «Зеркальное безумие» имело свою систему. Если понять ее…
— Я закончил.
Высокий лоб ученого. Волосы зачесаны назад, но своевольничают — назло гребню все время норовят взвиться упрямой волной. Волевой подбородок; строгий, внимательный взгляд… Судя по рисунку, третьему — за пятьдесят. Огюст уже знал, как будет выглядеть этот человек в семьдесят. Тогда он, если верить Оракулу, станет премьер-министром Дании.
Они смотрели друг на друга: живой Огюст Шевалье — и картонный…
2
— …полковник Эрстед! — гаркнули над ухом. — Юнкер, слышишь? Клянусь удачей пьяниц, это ваш бравый полковник! Стрелял, как бог! — промаха не давал…
Мимо столика шел моряк — как выяснилось, молодой, бородатый, с трубкой в зубах. На руках он легко, словно куклу, нес безногого Мерсье, направляясь в сторону клозета. С высоты «насеста» инвалид узрел рисунок — и забыл о нужде.
— На месте стой! Разрешите присесть ветерану?
— С радостью!
— Опускай, дружище! Окапываюсь здесь. Грудью подайся!.. не хнычь, равняйся…
Моряк с неожиданной для его комплекции деликатностью усадил Мерсье на свободный табурет. Альфред напрягся, сдвинул брови, но промолчал. Раз Огюст пригласил калеку за стол, да еще «с радостью» — значит, так надо.
Раз Огюст пригласил калеку за стол, да еще «с радостью» — значит, так надо.
— Вы встречались с этим человеком?
— Ха! — возликовал Мерсье. Про войну он мог говорить часами. — Как вот сейчас с тобой, парень. В тринадцатом? Точно, в тринадцатом. В октябре, под Шенфельдом… И летом, близ Радницы. Герой! — лейтенантика-сопляка из-под картечи вытащил. Самолично, на горбу. Соплячка в ножку ранило…
Повернувшись всем телом, инвалид погрозил франту-северянину мосластым пальцем и густо расхохотался. Шевалье с неудовольствием понял, что Мерсье чертовски пьян. Свалится под стол — и прости-прощай, ценные сведения!
— Эх вы, ноги, наши ноги! — не ходить вам по дороге… Вот это — офицер, я понимаю! Орел! Даром что не француз.
— А кто?
— Датчанин. Союзник!
— Как его звали?
— Полковник! Полковник Эрстед…
— Имя не помните?
— Анри… нет, Андре…
— Андерс?
— Точно, Андерс! Я желаю за него выпить! Эй, Бюжо!..
Все сходилось. Меткий стрелок и спаситель лейтенантов, полковник Эрстед объявляется в Париже. Убивает Эвариста — заказчик и исполнитель в одном лице… Зачем же он отвез Галуа в больницу? Почему не оставил умирать у пруда? Потому что — офицер. Не смог бросить раненого, даже если сам всадил в него пулю. Честь офицерская не позволила.
Будь ты проклят, сукин сын, вместе со своей честью!
— …виват полковнику! Помню, был у нас еще случай…
Шевалье ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. В трех шагах от стола, грузно опираясь на трость, стоял северянин. Увидев, что на него обратили внимание, он нимало не смутился. Другой на его месте отвернулся бы, сделав вид, что изучает батарею пыльных бутылок за спиной папаши Бюжо. Нет, франт глядел на Шевалье в упор, так, будто имел на это право.
К славе шли они все! Без раздумий, сурово,
Не боясь ни лишений, ни бурь, ни тревог…
Только Рейн закалит нам оружие снова!
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!..
Игла тревоги кольнула сердце.
«Пора уходить», — решил Огюст. Вряд ли Мерсье расскажет еще что-нибудь существенное. Оставаться в «Крите» становилось небезопасно. Он подал знак Альфреду: мол, вставай. Парень кивнул и потянулся к разрисованному картону.
— Чудесная работа, — сказал северянин, указывая на портрет Эрстеда. — У вас точный глаз и верная рука, молодой человек. Сколько стоит ваш рисунок?
— Он не продается.
— Все имеет цену. Назовите вашу.
— С кем имеем честь разговаривать?
Заметив, что взвинченный Альфред готов ответить грубостью, спровоцировав скандал, Огюст поспешил вмешаться. Он не хотел лишних ссор. Франт не один, с морячком, а папаша Бюжо не простит разгрома кабачка.
Гости уедут, а мы-то останемся…
— Извините, что не представился сразу. Моя фамилия — Торвен. Торбен Йене Торвен, к вашим услугам. Вчера приплыл в Париж из Копенгагена, верней, из Гавра, на шхуне «Клоринда». Вон тот моряк — капитан шхуны. Сардинец, славный малый. Теперь, господа, когда вы узнали меня поближе… — северянин улыбнулся в адрес Шевалье, как более взрослого. — Может быть, вы уговорите вашего друга продать мне картон с рисунками? Не сомневаюсь, имя такого художника хорошо известно каждому.
— Может быть, вы уговорите вашего друга продать мне картон с рисунками? Не сомневаюсь, имя такого художника хорошо известно каждому…
Намек был ясен.