Теперь, в июне 1832-го, все обещало повториться. Случайная стычка на похоронах генерала Ламарка переросла в драку с полицией. Кто-то — ищи-свищи, кто! — достал пистолет…
Оружия и патронов в обрез. Нет плана города. Не успели предупредить друзей из Национальной гвардии. Выступать в таких условиях — безумие. Но Директория отдала приказ. Бои уже шли, строились первые баррикады, булыжник окрасила кровь. Времени на раздумья не было.
Его вообще не было.
«Нет времени» — написал в предсмертной записке Эварист Галуа. И поставил дату: «1832». Эта фраза ржавым гвоздем засела в мозгу Шевалье. И терзала каждую минуту — от утренней стрельбы до пламени ночных пожаров. Ты прав, друг-математик. Нет времени — ни на что.
Даже умирать приходится второпях.
Баррикада Сен-Дени держалась сутки.
Чертова дюжина уцелевших сумела уйти, ускользнуть проходными «сквозняками». Остальным повезло меньше. Квартал окружен, «линейцы» с Национальной гвардией ловят и добивают беглецов. Над Парижем, замершим в ужасе, грохочет пушечный гром. Позади — смерть, впереди — улица Обри-ле-Буше, последний оплот.
— Пусто! Никого нет.
Паренек в длинной рабочей блузе отошел от окошка, вытер лицо рукавом. Огюст кивнул — и сам прилип лбом к грязному стеклу. Родной пейзаж. Кривая улочка, старые дома-трехэтажки, ставни наглухо закрыты. Валяется перевернутая тележка. А вот и Наполеон — бросили бедолагу-императора прямо на булыжник, да еще сверху прошлись. Такое бывало лишь после праздника-карнавала, когда утомленные гуляки расползались по домам.
Стекло задребезжало — неподалеку ударил залп.
Где-то еще сражались.
— Внимание! Зарядить оружие. У кого остался порох, поделитесь с товарищами…
Шевалье облизал сухие губы. Нет времени — даже на то, чтобы откупорить ближайшую бутылку. Извини, папаша Бюжо. Как удержаться, если глоток может стать последним? Вот эту, с краю, с самодельной этикеткой, желтой от времени и седой от пыли.
Отбить горлышко, пустить по кругу…
— Нет пороха, гражданин Шевалье!
— Совсем нет?
— Ага…
Последний штурм баррикада отбивала штыками, прикладами, досками, тележными колесами — всем, что попало под руку. Из шести десятков на прорыв ушла половина. Спаслись те, кто вовремя нырнул в открытую калитку, остальных снесла картечь.
Огюст взвесил на руке мушкет — древний, воняющий гарью.
— Выходим из кабачка — и направо, бегом. Там баррикада.
— А если…
— Если бой — в штыковую.
Штыки имелись не у всех. Да и драться никто толком не умел. Молодые рабочие из Сен-Антуана, студенты, двое учеников Нормальной школы — знакомая форма с блестящими пуговицами. Не войско! Огюст понял это сразу, едва примчался на улицу Сен-Дени. Надежда была лишь на Национальную гвардию, но «синие» остались верны присяге. В плен «блузников»-повстанцев не брали.
Убивали на месте, у ближайшей стенки.
— Приготовиться…
Ждали выстрелов. Нет, Обри-ле-Буше встретила их горячей тишиной. Словно стены и потолок винного погребка без звука расступились, подались в стороны. Тот же погреб — пустой и пыльный. Сброшен с престола, плетеный император иронически разглядывает острые перья облаков, плывущих по небу. Слева — пусто, хоть шаром кати; справа…
— Наши!
Над темной горой баррикады развевался черный флаг. Ослабев, ветер с трудом ворочал тяжелое полотнище — тащил, ронял, вновь разворачивал. Шевалье вспомнил, как вчера спорил о цвете знамени. Черный — цвет восставших рабочих Лиона. Париж привык к красному… Теперь спор казался нелепой бессмыслицей. Спорщики мертвы, а мертвым все равно, под чем лежать.
Черный — Смерть. Красный — Кровь.
Невелика разница.
— За мной!
До баррикады, где суетились защитники, оставалась сотня шагов. Стрельба не спешила возобновиться. «Хоть в этом повезло, — думал Шевалье, ведя отряд. — Доберемся живыми. Может, дотянем до ночи, до спасительной темноты, когда кошки серы, а убийцы слепы…» Вернулись спокойствие и уверенность. От пули ушли; рядом — свои.
От пули ушли; рядом — свои…
Сглазил!
Тишина лопнула — не от выстрела, от барабана. Били впереди, в конце улицы. Там нет своих, там — враг.
— Тра-та-та-та!
Звук за время боев стал привычным — наслушались до звона в ушах. Легкие палочки врезаются в туго натянутую кожу. Атака! Все по уставу. Сначала — барабаны, затем — шаг марширующих рот, и наконец — команда «Пли!»…
Улица дрогнула — от булыжника до красной черепицы крыш. Жалуясь, зазвенели лопнувшие стекла, дождем опали на мостовую. Белый дым взметнулся к облакам, повис клубящейся тучей. Штурм начался. Ядра врезались в баррикаду, дрогнуло и упало знамя. Убитые без стона легли на землю.
Уцелевшие бросились на врага.
Мокрыми от пота руками Шевалье перехватил мушкет. Оглоблю бы! — все толку больше… Нет времени! Неприятель на баррикаде; меж серых блуз — синие пятна гвардейских мундиров. Именно такую форму надел Эварист Галуа, желая поддержать арестованных друзей. За чужой мундир и посадили — солидарность стоит дорого.
Сегодня гвардейцы возвращали долг — сторицей.
— Коли «синяков», парни!
Анри де Сен-Симон предлагал строить вместо храмов святилища Ньютона, коему сам Господь вручил руководство Светом и управление жителями всех планет. Кровавая эпоха революций позади. Наступил век Науки. Ей предстоит создать Новое Небо и Новую Землю. Лучшие — ученые, изобретатели, инженеры — возьмут на себя бремя власти. Не нужно насилия, обмана, интриг. Достаточно объединиться, двинуть вперед прогресс, и Знание само приведет к счастью…