Вчера он поделился со спутниками «акустической» догадкой. По всей видимости, жизненные флюиды девушки не до конца «растворили» ину-гами. В итоге Пин-эр уподобилась заряженному ружью. Его носят за плечом — или прицеливаются и спускают курок…
«Курком» оказался звук голоса.
Эрстед-старший проводил серию опытов, ища связь между звуковыми и магнитоэлектрическими явлениями. Кто ж знал, что гипотеза косвенным образом подтвердится в Фучжоу? Высокий, певучий голос китаянки вступал в резонанс с колебаниями флюида — и активизировал «призрачную» составляющую.
Но ошейник из алюминиума сохранял ясность сознания Пин-эр. Даже в первый раз, потрясена метаморфозой, она быстро восстановила контроль над телом. Когда же «собака» залаяла — низкий, басовый звук вновь гармонизировал потоки ци, вернув девушку в естественное состояние.
«Возможно, — размышлял Андерс, — со временем флюид ину-гами окончательно «рассосется». Или девушка научится говорить баритоном, как князь. Или мой брат найдет решение: комбинации воздействий, успокоительные препараты, свет, звук… Но пока рекомендация одна: молчание. Если, конечно, мы не хотим лишний раз будить спящую собаку…»
Выслушав приговор, китаянка ни капельки не огорчилась. Она села за стол и начала писать. Эрстед не лучшим образом разбирал иероглифы. Но главное уяснил: Пин-эр отказывается вернуться в Пекин. Отныне она — слуга Эрстеда. Куда бы тот ни отправился: хоть на край света.
«Мастер спас недостойной жизнь. Теперь моя жизнь — ваша. Стать рабыней мастера — великая честь…»
В ответ на все увещевания — только рабыни нам не хватало! — Пин-эр улыбалась. В конце концов, утомившись, Эрстед в приказном порядке отправил девицу спать. И отвел душу в ругательствах, не стесняясь присутствием князя.
— Удивительная женщина! — резюмировал Волмонтович.
Несмотря на свое восхищение китаянкой, князь до утра не смыкал глаз, охраняя друга. Случается, заряженные ружья стреляют в самый неподходящий момент. Однако ночь прошла спокойно.
— Как мы проведем ее на «Сюзанну»? — за завтраком выдал Эрстед последний аргумент.
— Деньги, друг мой, — князь хорошо знал жизнь. — Деньги вертят миром, как хотят. К счастью, вы не стеснены в средствах. И при желании можете вывезти из Китая хоть сотню девиц. Откроем бордель в Вене…
О да, князь знал жизнь.
Лошадки мерно трусили по улочке, ползущей под уклон.
Уже чувствовался запах реки Миньцзян — в ее устье, там, где река впадала в Восточно-Китайское море, располагался порт. Прощай, Поднебесная! Индийский океан, мыс Доброй Надежды, Бискайский залив, Ла-Манш; три-четыре месяца морской болтанки, девятнадцать тысяч миль до Гавра, и — встречай нас, Европа!
Дом, милый дом…
Чихнув, Эрстед достал карманный хронометр. Время до отплытия еще есть. Можно не торопить дедушку Ма, любуясь окружающими видами.
Окружающие виды радовали не слишком. Телега, подпрыгивая на ухабах, катила по дороге, скукожившейся от сознания собственного ничтожества. По сторонам теснились лачуги, крытые соломой и камышом. Заборы зияли черными прорехами. Из дыр на чужаков пялились любопытные глаза: псов и людей.
Люди молчали. Шавки время от времени тявкали.
Лучше бы через рынок поехали! Напоследок хотелось праздника. Если не торжественных проводов, то хотя бы веселой суеты и гомона. Ничего, доберемся до порта — будет нам и суета, и хрен с перцем, как выражается Волмонтович!
Все лучше, чем это захолустье.
Огибая индийскую смоковницу, похожую на зонтик, дорога круто вильнула. За поворотом обнаружилась пагода — дряхлая и облезлая. Телега, переваливаясь с боку на бок, вползла во двор — сквозь ворота, распахнутые настежь — и вдруг остановилась. Князь обогнал повозку и осадил вороного, мрачен как туча.
Впереди, шагах в двадцати, загораживая дорогу, стоял человек.
Одет он был по-европейски, словно минуту назад вышел из ателье мадам Люлли.
Одет он был по-европейски, словно минуту назад вышел из ателье мадам Люлли. Светлые панталоны до колен, чулки, туфли с пряжками; жакет-кардиган без лацканов… На голове — широкополый «bolivar», в руке — тросточка с набалдашником в виде разгневанной кобры. В таком виде прогуливаются по Фредериксбергскому саду, флиртуя с дамами. Куда и делся куцый халат? Секретарь химика Лю Шэня, юнец, осмелившийся поднять руку на цзиньши, очень изменился.
И не только внешне.
«Секрет Тринадцатого дракона не должен покинуть пределы Поднебесной, — понял Эрстед, дотягиваясь до саквояжа и нащупывая замок. — Тайная Канцелярия никуда не спешит и везде успевает…»
— Гутен морген, герр Алюмен!
Апофеоз
По-немецки лжесекретарь говорил чисто, с нижне-саксонским акцентом, словно выпускник Гетингенского университета. Слово «Алюмен» он произнес слитно, совсем не так, как это делал Лю Шэнь: «А Лю Мэн».
— Доброе утро, — кивнул Эрстед. — Вы, любезный, специально приехали из Пекина, чтобы со мной поздороваться?
— Нет. Я приехал, чтобы с вами попрощаться. Прощайте, герр Алюмен. Да будет ваш бог милостив к вам. Надеюсь, в раю такой душе, как ваша, выделят превосходную лабораторию…
Улыбнувшись, лжесекретарь крутнул в пальцах тросточку. Позади телеги раздался громкий скрип. Эрстед оглянулся, чтобы увидеть, как тяжелые створки ворот затворяются сами собой. По ту сторону, снаружи, громыхнул засов. Когда датчанин вновь обернулся, секретарь исчез. Заодно испарился дедушка Ма. О бегстве возчика свидетельствовали качающиеся ветви камелии, густо разросшейся вдоль забора.