Не пропала, выходит, задумка?
«Комиссары и евреи, неспособные к труду…» За что убивают комиссаров, Огюст помнил. Дед, комиссар Конвента, сложил голову на эшафоте в страшные месяцы террора. А евреи? Средневековье с погромами и гетто давно кончилось, в цивилизованных странах евреи уравнены в правах…
Он хотел взять следующий лист — и не смог. Кровь Господня, он и так нахлебался по самое горло! Надо немедленно, сейчас же рассказать обо всем Бриджит! Как он смел тянуть, сомневаться? Она поймет, она все объяснит, с ней станет спокойно…
На какой-то миг Огюст осознал всю странность происходящего, захотел остановиться, собраться с мыслями. Поздно! Правая рука уже шарила по спинке стула, снимая куртку. Левая рылась в кармане в поисках мелочи. На фиакр должно хватить… не хватит — пешком, бегом…
«Не бойся, дурачок. Иди ко мне».
2
Черный-красный, ночь-день. Ступеньки прыгали под ноги, молоток прильнул к ладони.
— Мне Бри… Баронессу Вальдек-Эрмоли!
— Баронесса занята…
— Срочно!
Ковровая дорожка казалась бесконечной, словно дорога до Марса. Аристократы с портретов смотрели вслед, морщась от недоумения. Мелькнула и пропала мысль о том, что бы он делал, не окажись Бриджит дома, на роскошной улице Гренель.
Она — здесь! Сейчас он ее увидит… Медь дверной ручки обожгла пальцы. Холодом или огнем, Огюст понять не успел.
— Я… Здравствуй!
Ее глаза — напряженные, слегка растерянные. Надо извиниться, все объяснить… Слова не шли на язык. Путались, цеплялись друга за друга — снежинки, звенья в цепи, зубчатые колесики в часовом механизме.
— Поговори со мной, Бриджит. Пожалуйста! Я… Мне ничего не надо. Я не стану мешать. Мне просто хочется с тобой поговорить, рассказать… Неужели тебе так трудно?.. выслушать… меня!..
Ее глаза — близко, рядом. Гнев? Испуг? Нет, баронесса не сердилась, она жалела Огюста.
Гнев? Испуг? Нет, баронесса не сердилась, она жалела Огюста. Жалела — больного? мертвого?! Восставшего из гроба мертвеца, без спросу заявившегося в особняк Де Клер?
Шевалье очнулся — и увидел себя со стороны.
Бледный, небритый, в расстегнутой куртке. Волосы давно не мыты и не чесаны, торчат, как иглы у сумасшедшего ежа. Взор горит лихорадочным огнем. Течет слюна из угла рта. Тянутся руки, пальцы хватают воздух, умоляют…
— Выпей! Немедленно!
Откуда взялся высокий бокал, он не знал. Послушно отхлебнул какой-то напиток, проглотил. Скривился от полынной горечи, ощутил легкий озноб, сбежавший от затылка вниз по хребту.
— Я знала, что ты придешь. Сядь!
Неожиданно сильная рука толкнула в плечо. Он не стал спорить, присел на банкетку — разлапистое кривоногое чудище в стиле Марии-Антуанетты. Баронесса взяла стул, пристроилась рядом.
— Поговори… — снова начал Шевалье, но осекся.
Желание не пропало, но ушло в тень. Он начал замечать то, на что вначале и внимания не обратил. На баронессе — простое белое платье. Бриллиантовая россыпь исчезла, съежившись до колечка с голубоватым огоньком солитера. Лицо Бриджит не скрывают белила и пудра. Нет, оно не стало старше, разве что — проще, понятнее. Не слишком молодая и не слишком счастливая женщина.
Бледные губы, утомленные глаза.
— Мы поговорим, Огюст. Обязательно. Увы, теперь речь идет не о моей жизни. Не меня надо спасать… Питье даст нам время. Твое безумие обождет. Помни! — я буду говорить о странных вещах. Страшных…
— Золотые зубы — отдельно, — вырвалось у Шевалье помимо воли. — Женские волосы — отдельно.
Баронесса вздохнула.
— О господи! Каждый раз — по-иному, но кончается одинаково. Ни о чем не думай, Огюст. Просто слушай. Меня считают вампиром. Не только парижские сплетницы, но даже те, кто числится в друзьях.
«Как вы относитесь к вампирам, сэр?» Желтозубый мистер Бейтс был уверен, что Шевалье очень понадобится удача. Д-дверь!
— Не будем спорить, существуют вампиры — или это суеверие. Важно другое. Я не вампир, — Бриджит хмуро улыбнулась. — Не пью кровь, не разношу холеру, не сплю в гробу и не боюсь распятия.
Огюст хотел усмехнуться в ответ и не смог.
— Я могла бы сказать, что больна. Но это будет правдой лишь отчасти. Если верить нашим врачам, я здорова. Не принимаю лекарств, не езжу на воды. Но человек, слишком близко узнавший меня, сходит с ума. Не от любви, нет. Будь я суеверной, решила бы, что они сами становятся вампирами. И мечтают об одном — вечно пить мою кровь. Кровь, мальчик, зовется по-разному: время, внимание, участие, сочувствие… Сказать, что с тобой случилось? Ты был занят своими делами, но внезапно понял, что сгораешь от желания увидеть меня. Встретиться, поговорить — в основном, о тебе. Это стало необходимо, как воздух, как кровь…
— Да, — прохрипел Шевалье. — Так это болезнь? Всего лишь болезнь?
Безумие уступило место обиде. Значит, все, что с ними случилось, не в счет? Симптомы загадочной хвори — и только? Эй, зовите доктора со стальной пилкой, ставьте решетки на окна…
— Не обижайся! Мне больно говорить об этом, но я тебя заразила. В тот день мне самой стало плохо — как тебе сейчас. Со мной такое случается. Я пришла к тебе, и ты меня спас. Ты мне нравишься, мой милый мальчик. Ты — очень хороший, добрый.
.. Qui pro quo, Огюст. Не хочу раз в год ходить на твою могилу. Нам обоим лучше оставаться в живых. Слушай, я расскажу тебе сказку о бедной девочке. Нет, о богатой, но очень несчастной девочке. А когда ты выздоровеешь, мы поговорим и обо всем остальном. Если ты захочешь…
Голос женщины успокаивал, отгонял страх, возводил стену, за которой щелкал клыками огромный безжалостный мир. Ничего плохого не случится, он выздоровеет; не надо думать о безумии, о смерти…