— Спасибо. Я тоже найду, чем угостить вас.
В саквояже лежала объемистая фляга с шотландским виски «Laphroaig». Правда, «Laphroaig», с его ярким вкусом дыма и моря, нравился далеко не всем. Старший брат Эрстеда, к примеру, этот виски терпеть не мог.
— А-а-а!
В лабораторию ворвался Чжао Два Бревна — насмерть перепуганный и без князя.
— В чем дело, Чжао? — нахмурился старик.
— Друг… о, друг!.. Он творит колдовство! Я не осмелился прервать его…
— Что за ерунда?! — удивился датчанин.
Он хотел добавить, что колдовства не существует и стыдно лаборанту верить небылицам, но тут вмешался цзиньши.
— Это моя вина. Я должен был лично пригласить гостя в дом. А я послал слугу! Идемте, я исправлю свою оплошность!
— Ладно, — вздохнул Эрстед. — Посмотрим, что там за колдовство.
В первый момент, выйдя из освещенной лаборатории в ночную темень, он ничего не увидел. Затем, проморгавшись, различил движение вокруг беседки — и услышал голос князя.
Как устал я, мама, если бы ты знала!
Сладко я уснул бы на груди твоей…
Ты не будешь плакать? Обещай сначала,
Чтоб слезою щечки не обжечь моей…
Бледный лик луны выбрался из-за туч. Глазам предстала поистине завораживающая картина. Волмонтович с вдохновением декламировал стихи Андерсена, держа в руке раскрытый томик. Света князю не требовалось — ночью он видел лучше, чем днем. Его фигура, рассечена тенями от прутьев беседки, казалась зыбкой и не вполне материальной.
Вокруг беседки расположилась стая бродячих собак, внимая князю. На Лю Шэня с Эрстедом они — и собаки, и князь — не обратили ни малейшего внимания. Высокое искусство связало чтеца и слушателей незримыми узами.
Но уж только, мама, ты не плачь — смотри же!
Ах, устал я очень! Шум, какой-то звон…
В глазках потемнело… Ангел здесь!.. все ближе…
Кто меня целует? Мама, это он!
Дождавшись, пока Волмонтович добьет «Умирающего дитятю» до конца, Эрстед шагнул к беседке. Собаки, как по команде, повернули головы в его сторону. Глаза зверюг светились фосфорическими огоньками.
Князь снял очки. Его взор сиял ярче собачьего.
— Простите, что вторгаюсь с грубой прозой. Нас зовут отужинать.
— Благодарю, — Волмонтович кратко, по-военному, поклонился китайцу, чем вызвал ответную серию поклонов. — Я в вашем распоряжении.
Собаки недовольно заворчали.
Стол потрясал разнообразием еды. Жареные голуби, колобки с тмином и барбарисом, плошки с зеленью и копчеными свиными ушами, миски с губчатой массой древесного гриба — и в центре, генералом на плацу, высилась бутыль в оплетке из ивовой лозы.
Цзиньши наполнил три чарки. Травяной аромат защекотал ноздри. Цвет напитка понравился Эрстеду — желто-бурый, с прозеленью, как болотная тина. Осталось выяснить, какова ханжа на вкус.
— Выпить чарочку, согревшись у огонька, — разве не счастье!
Тост старца не уступал изречениям Кун-цзы. Да и ханжа оказалась прекрасна.
— Выпив чарочку, выпьем и парочку! — датчанин не ударил лицом в грязь, откупорив флягу. — Господа, привет из далекой Шотландии! За процветание науки!
Лю Шэнь принюхался.
— Какой оригинальный запах! Вкус… О-о-о! В Шо Лан Ди знают толк в выпивке. Не поделитесь рецептом?
Эрстед улыбнулся. Приятно найти человека, который по достоинству оценит «Laphroaig» — букет торфа, грубой кожи и дыма. Химик химика видит издалека!
— Этот нектар производят перегонкой ячменного солода, подсушив его на тлеющем торфе.
— Копчение на торфе? Надо будет попробовать…
На князя алкоголь действовал так же, как и опиум, — никак. Одна лишь водка, настоянная на перце и чесноке, приводила Волмонтовича в мечтательное состояние. А при надлежащей дозе выпитого — в прострацию, граничащую с летаргией. Однако закусками князь пренебрегать не стал. Он потянулся к зловещего вида грибу; рукав сюртука задрался…
Глазам Лю Шэня предстал тонкий браслет на запястье князя. Взгляд цзиньши прикипел к украшению, словно китаец узрел венец Яшмового императора.
— Прошу прощения за дерзость… Это ведь «серебро Тринадцатого дракона»? Сей браслет, полагаю, не одинок?
Эрстед перевел вопрос Волмонтовичу. Вместо ответа князь продемонстрировал хозяину второй браслет на левой руке.
— И на щиколотках?
Князь кивнул, поняв вопрос без перевода.
— Вы — великий мастер ци-гун, господин Эр Цэд, — «продвинутый муж» взялся за бутыль. — Теперь я понимаю, отчего вас рекомендовал почтенный наставник Вэй. Полагаю, наш разговор про А Лю Мен не исчерпан.
За окном завыли собаки.
Сцена третья
Далекий остров Утина
1
Гавань Наха кишела кораблями.
Ближе к скалам кучковались джонки из Фучжоу и Кантона, груженные посудой. Паруса — верней, рисовые циновки, заменявшие паруса, — были спущены. На балконах, украшавших высоко поднятую корму, дремали пьяные капитаны. Середина лета — тихое время. Дожди — пустяк, а до сезона тайфунов — считай, месяц.
Жара утомила морских волков.
Севернее, повернувшись задом к исконным врагам, сгрудились японские джонки. Похожи в профиль на рыбьи головы, встав дугой, трехмачтовики защищали мелочь — с драконьими мордами на бушпритах. Сбоку притулился голландский барк: взят на абордаж близ Филиппин, в проливе Баши, он быстро сменил название с «Vader Haasse» на «Когарасу-мару».