Огюст Шевалье смотрел на самого себя.
Кто так поздно к нам пришел,
В нашу компанию, к Маржолен?
Кто так поздно к нам пришел —
Гей, гей, от самой реки?
Насмешливый хрусталь колокольцев рассыпался по берегу. Динь-динь, милый! Новенький-новенький… А вот и мы, твои друзья! Посмотри, какой ты красивый! Какой сильный! Какой у тебя в руках замечательный пистолет — «Гастинн-Ренетт», дядино наследство…
— Почему ты здесь, Огюст? — спросил Шевалье у своего двойника.
В ответ двойник оскалил желтые, криво растущие зубы.
— Тебя тоже вызвали?
Двойник молчал, ухмыляясь.
«Да, — хотел вместо него ответить Шевалье-первый. — Да, меня — тоже. Твой убийца, Пеше д’Эрбенвиль — я заставлю его признаться…»
Вместо этого в голове взорвались дьявольские бубенцы:
«Ты знаешь, мой дорогой Огюст, что это не были единственные вопросы, которые я исследовал. Мои главные размышления… я рассудок свой принес!.. были направлены… к трансцендентному анализу теории неопределенности. В вашу компанию, к Маржолен!.. речь идет о том, чтобы видеть a priori, какие замены можно произвести…»
Двойник одернул длинную, неопрятную кофту и шагнул вперед. Ствол пистолета уперся Огюсту — настоящему! подлинному!.. — в живот. Волчья усмешка стала шире, приветливей. Глаза, не мигая, смотрели на жертву.
— Что ты делаешь, Огюст?
— Д-дверь! Какие они дураки, эти умники…
— Что ты делаешь?!
— Я? Убиваю…
— А что делаю я?
— Ты? Умираешь…
Звенели, плясали колокольчики. Летели хрустальные брызги. В воду, затянутую ряской, в колючие кусты боярышника. Ласково скрежетали звезды-снежинки, вновь закручивая двойную спираль. Майское утро, темный пруд. Кто ты, маска?
Прямая дорожка в больницу Кошен, и дальше — на кладбище Монпарнас.
Он безумие принес,
В нашу компанию, к Маржолен,
Он безумие принес,
Гей, гей, от самой реки…
В глазах злобного двойника Шевалье увидел свое отражение. И не узнал себя. Черные кудри вьются, закрывают уши. Запали, как от голода, щеки. Высокие скулы, нервные дуги бровей. Длинный, тонкий нос с трепетным изгибом ноздрей. Бледен, худ, изможден — боже мой! — как из зеркала, из глаз убийцы на Огюста смотрел…
«Доказательство нуждается в некотором дополнении. У меня нет времени».
.
…Эварист Галуа, мертвец-математик.
— Кто ты? — уже ничего не понимая, спросил Шевалье у двойника. — Если я — Галуа, то кто же ты? Кто ты такой, мерзавец? Признавайся! Наемник, негодяй, палач под личиной! — кто ты?! кто?..
«У меня нет времени», — ответил выстрел.
4
— Кто ты? Признавайся!
— Оставьте его, Шевалье! Он уже все сказал!
— Кто ты?!
— Дебрэ, он его зарежет! Помогите мне растащить их…
— Да-да, Бошан, конечно…
— Отвечай! Или я разрежу твой лживый рот!
— Шевалье, вы сошли с ума!
— Ты знаешь, что такое «севильский поцелуй»? Моя наваха объяснит…
— Дебрэ, да что же вы стоите!..
— Я уже сознался! Я — агент! Агент полиции! Уберите нож, идиот…
— Ты — убийца! Ты убил Галуа!
— Нет!
— Да!!!
— Да нет же! Меня спугнули! Я не дошел до пруда!
— Шевалье, опомнитесь!
Хрустальные колокольчики смолкали, отпуская рассудок из цепких, колючих объятий. Исчез и скрежет. Никаких снежинок-шестерней. Растаял сугроб. Болел живот, словно там ворочалась пуля.
«Дуэль! — вспомнил Шевалье. — Моя дуэль!»
Ужас раскаленной иглой пронзил сердце. Пока ты, братец, страдал видениями, д’Эрбенвиль изловчился и воткнул тебе, беззащитному, кинжал в брюхо. С бретера станется. Спеши на тот свет, торопись, несчастный!.. твой приятель Эварист Галуа не успел далеко уйти — догонишь…
Сосредоточившись, Огюст почувствовал, что зрение возвращается к нему. Чье-то лицо — искаженное страхом, залитое кровью — маячило внизу, совсем рядом. Казалось, невинная мадемуазель, опрокинутая навзничь злодеем-насильником, вдруг сообразила, что это не пьеса господина Дюма, а пруд в глуши.
Кричи — не кричи, никто не услышит…
— Д’Эрбенвиль? Это вы?
— Я! Не режьте меня, умоляю…
Огюст убрал наваху. Раньше ее острие упиралось д’Эрбенвилю в ямочку на верхней губе. Как бретер умудрялся что-то отвечать в такой ситуации, оставалось загадкой. Валяясь на траве, коленом Пеше упирался в живот противника, безуспешно стараясь оттолкнуть навалившегося сверху Шевалье.
Так вот почему болит живот…
— Агент полиции, — с брезгливостью сказал Люсьен Дебрэ. — Кто бы мог подумать…
Чиновник явно жалел, что вызвался секундировать отпетому подлецу. Государственные служащие, в особенности — сотрудники министерства внутренних дел, по странной иронии судьбы ненавидят полицейских агентов в сто раз больше, чем остальные французы.
Дебрэ не был исключением.
— Не марайте руки, Шевалье. Он признался. Двойной предатель — сдавал префекту полиции и республиканцев, и монархистов. Какая разница, чьей шкурой торговать? Лишь бы хорошо платили…
— Нет! Он должен подтвердить, что убил Галуа. При свидетелях!
Слезы текли по щекам бретера, смывая подсохшую кровь. Д’Эрбенвиль обмяк, утратив волю к сопротивлению. Из дерзкого аристократа вынули стержень, оставив вялую размазню гнить у пруда — прошлогодняя листва, вчерашний снег.
— Я хотел его убить!.. Мне велели… Но я не смог!
— Только не говорите, что в вас проснулось милосердие!