Стакан горячего грога — это хорошо, мысленно согласился Торвен. А туман — плохо. Он ждал грозы, с громом, с молнией. Не ради «романтики», чтоб ее! — из-за Банки. Они стояли возле калитки, под надежной охраной вечно молодого принца Ольгера и старины Ольсена. Близкий причал затянуло влажной пеленой. Исчезло небо. Неясным контуром проступали береговые валуны.
— Пошли!
Скрип калитки, скрежет массивного засова. Впереди — пустой двор. Хотели провести газовое освещение — не успели. Безлюдная галерея, острый силуэт донжона, пушчонки возле ворот. Твердыня, прости господи.
— Я — в Башню, Торвен. Поговорю с оставшимися. А ты…
— Дзинь-динь-динь!
Медный дребезг колокольчика был настойчив и долог.
— Динь-дзинь-дзинь!
Пистолет Зануда вынул-таки первым. К воротам, считай, бежали — что оказалось излишним. Бравый сеньор-сержант стоял на посту.
— Закрыто, закрыто! Утром приходите!..
Пистолетом Оге Ольсен не обзавелся. Но по случаю позднего времени сменил алебарду на аркебузу — испанскую, тоже из экспозиции.
Фитиль грозно дымился.
— Я к гере Эрстеду! К гере Андерсу Эрстеду! Позовите его! — или гере Торвена…
Зануда вначале не поверил своим ушам. Затем очень захотел кое-кого убить; возможно, с долгим мучительством. Сдержав законный порыв, он подошел к калитке и открыл «глазок».
Вздохнул горестно:
— «Опять стучится кто-то. Вот досада! Войдите. Кто там?»
За калиткой долго молчали.
— «Это я. Заклятье повторить три раза надо…» — откликнулся неуверенный голосок. — Дядя Торбен, я не Мефистофель. Я…
Зануда махнул сеньор-сержанту: впускай идиота!
— Резервная колонна, — заметил Эрстед и добавил: — Убью паршивца!
Гере Торвен отметил полное совпадений их желаний.
Петли заскрипели. Отворилась калитка, за которой смутно обозначился сам Воплощенный Романтизм — в черном плаще, в широкополой шляпе. Длинный, худой, с чудовищной шпагой на боку.
Ach, du lieber Andersen,
Andersen, Andersen!..
Ханс Христиан Андерсен восшествовал на порог Эльсинора.
3
Звание Музея обязывает; Королевского — тем более.
Славное имя надо оправдать. Заново возведенные стены и свежая черепица — полдела. «Англичанцы», денежные гости, привередливы. Вынь да положь изюминку, которой в иных древнехранилищах — днем с газовым фонарем не сыщешь. Мраморный Ольгер у ворот? — это так, на один зубок. Главное — за воротами.
Но что делать, если все реликвии давным-давно расхватали?
Самое ценное Амалиенборгу досталось. Остатки разделили музеи поменьше — Христианборг, Копенгагенский городской, Арсенал. Новобранцу-Эльсинору от щедрот выделили кучу хлама, годного лишь для воскресных школьных экскурсий. Прялка, борона-суковатка; ржавый миланский доспех — местной сборки, без правого башмака и шлема. Этим ли гостей удивлять?
Гамлет, простите, где?
Торвен, член музейной комиссии, предложил купить в Хельсингере, в ближайшей сувенирной лавке, весь «шекспировский» набор. Чучело Принца Датского, череп Йорика со светящимися глазами, парик Клавдия, кубок Гертруды, отравленную шпагу Лаэрта (яд так и капает!), корсет Офелии, художественно измазанный тиной, и «дымку от Призрака» — в прозрачной колбе с гербом.
В случае оптового заказа обещалась скидка.
Доктор Каспар Вегенер, директор Эльсинора, бросил грустный взгляд на сосуд с «дымкой», принесенный в качестве образца, и твердо пообещал: завтра повешусь на воротах. Но перед этим вгоню гере Зануду в колбу ногами вверх. Посетителей Каспар решил искусить коллекцией орудий труда допотопного человека — грудой скверно обработанных кремневых скребков, о каждом из которых мог говорить часами.
Стало ясно — музей пора спасать. «Англичанцу» не выжить после беседы о первобытном кремне. А зачем Дании лишние хлопоты?
«На помощь! — бросили клич братья Эрстеды. — Кто любит нас, скиньтесь по раритетику!» Клич не пропал втуне. Добрые друзья ненавязчиво подсобили, и музей заблистал. Амалиенборгу — не соперник, да на пятки наступает. Вот, скажем…
— Бом! Бом-м! Бом-м-м!..
Великий Зануда с проворством отскочил от голосистого колокола. Оглянулся: не увидал бы кто! Серьезный, солидный человек — и трезвон учинил.
— Бом-м-м!..
Густой бас меди наполнил галерею. Ушел вдаль, за стену тумана, к темным небесам. Опираясь на трость, Торвен начал спускаться во двор. Он мог поручить работенку звонаря молодежи — или попросить старину Ольсена.
Но решил лично дернуть за веревку.
Ступени послушно ложились под ноги. Идти было легко. Пользуясь темнотой и одиночеством, он позволил себе улыбнуться. Кто, как не я, чудо-колокол сторговал? — и где, во вражеском Стокгольме!
За два века до основания Эльсинора-музея прямо на рейде Стокгольма затонул флагман-фрегат «Ваза» — с экипажем, грузом и пушками. Отчего да почему, никто не понял. Налетел ветерок — и буль-буль, к Нептуну на постой. В Швеции — траур, датчане же с трудом прятали ухмылки.
Крибле-крабле-бумс! Лиха беда — начало, соседушки!
Пушки и кое-какое имущество с погибшего судна удалось поднять. Надзорная комиссия бдила, чтобы добро не ушло на сторону. Но за всем не уследишь. Корабельный колокол с надписью «Ваза» уплыл извилистым курсом по частным коллекциям, пока не встретился гере Торвену. Реликвию поместили на верхней галерее, слева от ворот.