Халат в зале? — гори все огнем!
Гере Торвен поступил по примеру древних стоиков. Не спорь с судьбой, полюби ее. Ехидная память подсказала: «Супруге должно встречать супруга в халате, предпочтительно розовом…» Адольф фон Книгге, «Об обращении с людьми» — читывали, знаем. Халат, правда, розовым не был. Ярко-красный шелк, в драконах и цаплях. К халату прилагалась меховая шапка, похожая на виденные в России ushanken, но треугольная. Лицо под мехом, от бровей до подбородка, смотрелось экзотично.
— Моя новая спутница, прошу любить и жаловать. Фрекен Пин-эр из города Пекина.
Мироздание устояло. Излишне впечатлительная свеча устыдилась и погасла. Зала с облегчением перевела дух. Люди же сделали вид, что все в порядке. Гере академик вежливо поклонился. Зануда последовал его примеру.
— Гере Андерсен! Не смущайте гостью, поздоровайтесь!
Ханс Длинный Нос издал клокочущий звук, стараясь отлипнуть от стены. Получилось лишь с третьей попытки. Решив, что терять нечего, он отправился знакомиться. Краешком сознания Торвен отметил, что в свое время лично учил дичка-провинциала, как надлежит подходить к дамам. Голову склонить, лишних слов не говорить, поданную ручку лобызать с чувством, но не чрезмерным.
Нескладной метр дошагал до гостьи. Голову склонил. Лишних слов не произнес. Без спросу, торопливо, как раскаленную кочергу, ухватил изящную ручку. Неудачно изломил девичье запястье…
— Ханс!!!
Закричали втроем: оба Эрстеда и Зануда. Дремавшая Интуиция, она же Скверное Предчувствие, проснулась у всех одновременно.
— А-а-а-а-а-а-ай!!!
Поздно. Длинный Нос уже летел — через всю залу, носом-клювом вперед, распялив руки-крылья и открыв в изумлении рот. Лечу это я, братцы, лечу…
— Ой-й-й-й!..
Паркет был отменно скользким. Стена — кирпичной. Шпалеры — не слишком плотными. Ах, мой милый Андерсен, Андерсен, Андерсен!..
Alles ist hin!
Фрекен Пин-эр из Пекина опустила убийственные лапки. Церемонно поклонилась — трижды. И деликатно изобразила жестами: дескать, не надо ей ничего целовать. Может неверно истолковать порыв.
— О господи! Ханс!..
Эрстед-младший стоял возле поэта, распластанного у стены.
— Чуть закрою глазки — света сколько, света, и гурьбой слетают ангелы ко мне! — деревянным голосом продекламировал князь Волмонтович, большой поклонник творчества гере Андерсена.
И поправил окуляры, сползшие на нос.
3
— Гере Торвен, остановите меня, если в чем-то ошибусь.
Эрстед-старший сцепил пальцы и улыбнулся. Улыбки у академика имелись на все случаи жизни. Нынешняя предназначалась для нерадивых студентов в момент выставления нулевого балла в ведомость. Увидев ее, единицы умудрялись сохранить рассудок.
Не в полной мере, конечно.
— Итак…
Собрались втроем — братья и примкнувший к ним Зануда. Местом совещания избрали «караулку». Гостей отправили отдыхать, милого Андерсена уложили на кушетку, приспособив кусок льда поверх распухшего носа. Самое время подвести баланс.
— За последние дни, братец Андерс, ты умудрился… Считайте, гере Торвен, считайте! Подставиться под пулю — раз. Довести, уж не знаю как, своего князя до дверей прозекторской. Два! Таранить Ратушу, свалив на землю статую архиепископа Абасалона, основателя Копенгагена. Разбить окна в кабинете бургомистра…
Братец Андерс с видом проказника-школяра поднял руку, пытаясь что-то сказать. Но братец Ханс не позволил.
— Привести в мой дом фрекен Фурию из города Бей-Наотмашь, дабы она искалечила надежду датской литературы. И, в придачу ко всем грехам, ты отказываешься меня слушаться! Сколько выходит, Торбен?
— Пять, дядя Эрстед. Если Абасалона с бургомистром объединить.
— Андерс Сандэ Эрстед, гере младший брат… Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Ни-че-го!
Полковник встал, повел плечами. Глянул, не мигая — добро б на собеседников, а то в Мировой Эфир.
— Считай, Торбен, считай… Галуа мертв. Мертвы Жан Батист Фурье и Софи Жермен. Волмонтович умирает, и, если ему не помочь, — погибнет без возврата. Таких, как он, даже Ад не принимает… Наивная и крепко битая жизнью фрекен Пин-эр приняла нашего поэта за бойца-наемника, расквасив ему нос. Единственное, что радует — статуя Абасалона. Давно пора. Братец Ханс! Дружище Торвен! Мы опоздали — Филон начал войну. Теперь он не остановится. Война, друзья! И эту войну мы проигрываем…
Молчание. Ни звука, ни вздоха. Даже гоблин в камине закусил черные губы, боясь помешать. Тихо-тихо, тихо-тихо…
— Филон очень уважает своего земляка Карла Клаузевица. Наизусть учит. В Париже он дал авангардный бой — и выиграл. Следующий удар будет нанесен здесь, в Дании. На этот раз — наверняка. Насмерть! Поэтому я рискнул с шарльером. Насколько опередил врагов, не знаю. Думаю, скоро они придут — за нашими головами.
Тихо-тихо, тик-так…
Бац!
Пистолет Великого Зануды ударился о столешницу. Подпрыгнул, блеснул победной медью. Вспомнили? Пригодился? То-то же!
— «Иных фельдмаршалов-растяп спасает Генеральный штаб», — ровным голосом сообщил Торвен, доставая из ящика пороховницу.
— «Ход дел предвидя современный, — согласился академик, — составил я совет военный…»
В этом доме великого Гете знали все. Не стал исключением и гере младший брат. Задумался, провел пальцами по твердому подбородку.